–  Как это узнаешь?
– спросил военком эскадрильи.
– Кто из летчиков в этом признается?

–  Мне легко ответить на вопрос - кому летчик в этом признается? Вам! Летчик не должен стыдиться такого признания своему комиссару. А комиссар объяснит ему, что страх перед еще не изведанной фигурой высшего пилотажа - чувство естественное. Но только, подавляя это чувство, люди совершенствуются, идут к прогрессу. Только бесстрашные люди создадут сильную авиацию, совершат изумительные полеты. Подрастут наши ребята - те, кто наизусть разучивают сейчас песни о гордом буревестнике и смелом соколе… Ладно!
– оборвал он себя.
– Помечтаем в другой раз.

Но тут Баранов уловил оживление среди слушателей и заинтересованно спросил:

–  Есть другие мысли? Другие соображения?

И снова откликнулся инженер эскадрильи:

–  Есть, товарищ начальник. Риск, он ведь всякий бывает. Чкалова наказали за то, что он вопреки благоразумию бессмысленно рисковал. Так?

–  Нет, не так! Я уже сказал, что эксперимент Чкалова имел определенный смысл. Я осуждал выбранный им способ и сам факт нарушения дисциплины.

–  Допустим, - неохотно согласился инженер.
– Но всякий эксперимент есть исключение из общего правила. А в народе говорят: «Тише едешь - дальше будешь» и «По одежке протягивай ножки». На данном этапе [101] мы признаем отставание нашей техники от зарубежной. Надо считаться с реальными возможностями. Вот когда наладим авиационное производство, подготовим кадры - тогда перейдем к следующему этапу. А у нас как получается? Ресурсы минимальные - программа максимальная. Работаем на крайнем пределе. Отсюда нервозность, неуверенность и опасение: как бы чего не вышло! Я высказываю личное мнение…

Никто не возразил инженеру, и это больше всего огорчило Баранова. Инженер высказал ту на первый взгляд разумную истину, от которой не отмахнуться, хотя она совсем не радует, скорее, печалит. Баранов встал, готовый к открытому, честному спору.

–  Ясно, товарищ инженер. Вы советуете действовать по старому, доброму правилу человеческого благоразумия. Коль сидишь в старом «фоккере», не мечтай о высоком небе. Давайте тихо, осторожно утюжить воздух в ожидании лучших времен. Спасибо за такой совет!
– в сердцах воскликнул Баранов.
– Вашему благоразумию да научить бы Чемберлена и Чжан Цзо-лина, Пилсудского и белогвардейских эмигрантов! Обучить бы правилам приличия тех, кто стреляет в спины нашим дипломатам, громит наши торгпредства, шлет ультиматумы! Если бы только ультиматумы!… Уже в близких от Балтики водах замаячила английская эскадра. Время-то какое, товарищи! Вы это учитываете?

–  Учитываем!
– с ревностной готовностью отозвался военком эскадрильи.
– Я решительно осуждаю позицию инженера. Это позиция беспартийного обывателя. А вас, товарищ начальник Военно-воздушных сил, заверяю, что личный состав воспитан в духе боевой активности, в духе готовности смело вступить в бой с противником, располагающим более сильным оружием. Опыт гражданской войны наглядно подтвердил, что не техника - люди решают исход сражения. А в союзе с мировым пролетариатом мы решительным ударом разгромим любого врага.

«Зачем он так?
– с досадой подумал Баранов.
– Идет собрание коммунистов, а он рапортует, точно на параде или на митинге». И еще смущало Баранова, что военком был искренен в созданной им иллюзии о неминуемо быстром разгроме врага. Справедливо осуждая инженера, военком абсолютно верил в непреложность законов минувшей войны. И здесь тоже таилась опасность. Но авиационная [102] часть не клуб для дискуссии, да и времени не было для полемики. Смутив военкома неожиданной улыбкой, Баранов весело сказал:

–  Что ж, если в союзе со всем мировым пролетариатом, - он широко раскинул руки, - то нам и сам черт не страшен. Ну, а если не будет такого мирового союза? История развивается не по щучьему веленью, а врагов у нас много - сильных, опасных. Вот почему Михаил Васильевич Фрунзе в последний год своей жизни не уставал повторять, что к будущей войне нельзя подходить со старой меркой. Война будет сложной, тяжелой, жестокой. Она потребует немало жертв. Фрунзе предупреждал нас: «Легкая война почти исключается». А враг не дает передышки. Так что, товарищ инженер, давайте без промедлений и до предела используем имеющиеся ресурсы. На тех самолетах, которые есть, надо сейчас готовиться к учениям и к маневрам. Да, товарищи, будут большие маневры с участием авиации. Как она, крылатая армия, себя покажет?…

А заключил беседу еще одним вопросом:

–  Нет ли здесь, товарищи, противоречия - боремся за мир и готовимся к большим маневрам?
– Сам ответил: - Нет! Пусть враги знают, что не застанут нас врасплох. [103]

Часть третья. Не забывай зарю

Наш ответ

Угроза новой интервенция против Страны Советов никогда не была такой реальной, как весной и летом 1927 года. «Опасность контрреволюционной войны против СССР есть самая острая проблема текущего периода!» - так было записано в резолюции Объединенного Пленума ЦК и ЦКК ВКП(б), заседавшего в том году. И эту острую проблему создала правящая верхушка английской буржуазии. Ее лидер Остин Чемберлен разорвал дипломатические отношения с Советским Союзом и официально заявил, что правительство его величества впредь намерено разговаривать с большевиками только с «позиции силы». Через десять дней после разрыва Англией дипломатических отношений с СССР белогвардейский выродок Каверда смертельно ранил Войкова - советского полпреда в Польше. Выстрел Каверды на главном Варшавском вокзале буржуазные журналисты сравнивали с выстрелом в Сараево, послужившим, как известно, сигналом к началу первой мировой войны. Вспыхивали инциденты в Маньчжурии.

Провокации не прекращались. Над западными и восточными границами СССР сгущались грозовые тучи.

Советский народ словом и делом демонстрировал свою готовность отразить вражеское нападение. Летом 1927 года была объявлена «Неделя обороны». За два месяца в фонд Осоавиахима «Наш ответ Чемберлену» поступило [104] на строительство воздушного флота около двух миллионов рублей из добровольных взносов трудящихся.

На рабочих собраниях и митингах принимали короткие резолюции: «Трудовым полтинником - по Чемберлену».