– Я стала модницей прямо сейчас, когда заметила на твоей голове это. – Вновь криво улыбаюсь и бреду к кассе. Саймон идет следом. Он непослушно усаживает кепку глубже на макушке и вздыхает. – Что за вздохи?

– Ты какая-то тихая.

– Интересное наблюдение.

– Родди, ты даже не сорвала кепку с моей головы, не попыталась выкинуть ее в ведро на выходе. Может, это и не ты вовсе?

– Да, это не я.

– Серьезно, - парень останавливается напротив меня, облокачивается о кассу и мило прихлопывает ресницами. Он всегда строит глазки, когда добывает информацию. – У тебя точно все в порядке? А то как-то даже скучно. Никто не кричит, не выносится из магазина в агонии, не жалуется на твое ледяное гостеприимство…

– Я пытаюсь смириться с утратой.

– С какой еще утратой?

– Оказывается, вчера у меня умер отец. Теперь, наверно, положено носить траурные вещи, опускать взгляд при разговоре. Верно?

Я вновь дергаю уголками губ, а друг изумленно мешкает, то придвигается ближе, то опять отталкивается ладонями назад. Растерянно сводит брови и переспрашивает:

– Что?

– Я ведь хорошая дочь.

– Твой отец? – лицо Саймона вытягивается. Он не знает, как себя вести. Губы вроде растягиваются в улыбке, но рассмеяться – высшее проявление неуважения, чего мой друг не смог бы себе позволить. Он слишком добрый, обходительный, чтобы усмехнуться над тем, из-за чего люди плачут. – Ты серьезно? Черт, Эмеральд, это паршиво. Мне жаль.

– Жаль? – недоуменно вскидываю брови. – Чего именно? Папа не может скончаться, если его никогда и не было. Разве не так?

– В любом случае, умер человек.

– Так почему ты не плачешь? Реви постоянно, Саймон, ведь прямо сейчас умирают люди. Каждую секунду! Мы вот с тобой разговариваем, - я обхожу прилавок и театрально поджимаю губы, - а кто-то прощается с жизнью!

– Иногда ты меня пугаешь.

– Мог бы уже привыкнуть.

– Разве к этому можно привыкнуть? – парень встряхивает плечами и вновь смотрит на меня слишком пристально. Ненавижу такие взгляды. Они обозначают недопонимание, а Саймон – единственный человек, уважение которого я не хотела бы потерять. Порой, я думаю, что перегибаю палку. «Порой» наступает по вине Саймона Блумфилда, обычно в тот момент, когда он об этом даже не подозревает.

Мы познакомились девять лет назад. Тощий, русоволосый мальчишка в квадратных, несуразных очках, в болтающихся светлых шортах не мог не влипнуть в неприятности. Он боролся против всего мира, сосредоточенного в кулаках нескольких парней. Им что-то не понравилось, они почему-то решили внести лепту, а Саймон – зачем-то оказался рядом. Я возвращалась домой, когда заметила, как они избивают его за школьным корпусом. Парни били сильно, я слышала удары, взмахи, стоны, и каждый раз Саймон падал на асфальт. Но затем он поднимался. Вновь и вновь. Неугомонный, вялый мальчишка, вытирая сбитые в кровь локти, подрывался на ноги и опять падал. В его глазах горело яркое безумие. И что самое удивительное – он полностью отдавал себе отчет в своих поступках. Он вставал не потому, что он хотел убежать. Саймон поднимался, так как не мог иначе. В его характере смотреть проблемам прямо в лицо, даже если они норовят целиком поглотить тебя.

Я тогда прибежала на помощь. Тоже получила по заслугам. Уже к вечеру мы сидели в больнице, по бокам суровые, обеспокоенные мамы. У меня ручьем лилась кровь из носа, а у него на теле не было живого места. Впору бы реветь, а Саймон начал вдруг хохотать. Пожал мне руку, представился, прокартавил свой адрес и пообещал купить в парке что-то вкусное, если мама даст денег. Я повелась, но не на сладости. Я неожиданно поняла, что сойдусь с этим человеком, ведь он, пусть и лояльнее относился к миру, но не боялся того, что тот может несвоевременно дать нам под дых.

– Не смотри на меня так, – наконец, отмираю и грузно выдыхаю. – Ладно, может, я и перегнула палку. Но вот только это ничего не меняет.

– Как ты узнала?

– Встречалась сегодня с адвокатом. Колдер оставил мне письмо. – Киваю в сторону сумки. – Я еще не читала. Не вижу смысла.

– Отлично.

– Отлично?

– Наконец, тебе есть чем заняться.

– Смешно, - едва ли сдерживаюсь, чтобы не показать язык. Когда Саймон Блумфилд играет хорошего полицейского, меня так и тянет сыграть плохого. – Я и так на работе.

– И мы прекрасно знаем, что здесь нечего делать.

– Отвянь.

– Родди, - парень преграждает мне путь, когда я пытаюсь пройти к прилавку, и хитро кривит губы, - в чем проблема? Неужели тебе неинтересно?

– Очередное сопливое послание в стиле Колдера Эберди, - встряхиваю плечами, - что в этом интересного?

– Он ведь твой отец.

– Смотря, с какой стороны посмотреть.

– Да со всех сторон! – Саймон кивает. – Иди. Я постою за кассой, пока ты занята.

– Эй, но я не занята, ковбой, очнись! – машу рукой перед лицом друга и недовольно свожу брови. – Если ты не против, я…

– Против.

Удивленно вскидываю брови. Выпрямляю спину и ощущаю, как одна за другой во мне вспыхивают клеточки. Так всегда происходит, когда я недовольна и хочу дать отпор.

– Успокойся, бестия, я ведь не драться с тобой собираюсь. Твое дело: читать письмо или не читать. Но, Эмеральд, вдруг отец расскажет, почему он ушел? Вдруг он и, правда, имел на то причины? Хватит притворяться, я ведь тебя знаю. – Саймон довольно морщит нос и потирает подбородок. – Ты любопытная. Тебе интересно.