– То есть ты не собираешься изгонять меня из вашего уютного братства?

– Нет, Эмеральд, не собираюсь.

– И презирать не станешь?

– Я не имею права. Да, я и не смог бы. Мы прощаем близким даже самые ужасные из грехов, разве ты не знала? Обвинять себя можешь лишь ты одна. Это не моя обязанность.

– А какая твоя обязанность?

– К сожалению, воспитать война, а не флориста. Но лучше бы мы учились составлять букеты, чем убивать людей.

– Эмброуз рассказал что-нибудь?

– Нет, - выдыхает Цимерман и зовет меня за собой. Мы поднимаемся на чердак. – Я думаю, пора воспользоваться услугами мисс Прескотт.

– Какими еще услугами?

– Нам нужно понять, знает ли Хантер что-либо о револьвере, из которого застрелили его отца. Есть два варианта: поговорить с ним или проникнуть в его мысли, что возможно благодаря нашей новой знакомой.

– Ого, а она способная.

– Очень. Правда, у всего есть побочные эффекты. Проникая ему в голову, она точно заденет что-то важное. Иными словами, наша милая Венера может прожечь ему мозги, а я не хочу лишать рассудка человека, знающего так много о Сомерсете.

– Но, насколько я понимаю, Хантер молчит.

– Ни слова. За четыре дня, он даже звука не вымолвил. И я понятия не имею, как же к нему подступиться. У него будто нет ни сердца, ни эмоций, ничего.

– В каком-то смысле так и есть, Морти. Сет сказал, что сердца его детей не бьются. И как ни странно, ты забыл об этом упомянуть в нашем разговоре…

– А что об этом говорить, - старик небрежно пожимает плечами и смотрит на меня с тенью усмешки, - обычное дело в мире, где нашел себе место двухсотлетний мужчина.

– Ну, да. Конечно. Ничего особенного. И даже ведьма в тренажерке – сущий пустяк.

– Знаешь, ведь есть те, для кого это не является странностью. Мы привыкли думать, что люди смотрят на мир одинаково. Но разве это правда? Наивно полагать, что мысли у нас совпадают, что они идентичны. Даже мы с тобой по-разному смотрим на многие вещи. Что уж тут говорить о других? Соберись незнакомцы в одной комнате, и случится драка, ведь истина на простые вещи у каждого своя. Для тебя черное – это черное. А для кого-то, черный цвет – цвет зарождения жизни, цвет фантазий. Ты скажешь: небо синее. Но физик вдруг приведет огромное количество доводов, отрицающих это. Тогда ты заорешь: трава зеленая! И биолог отрежет свое грубое – нет, заставляя тебя ощутить себя растерянным и сбитым с толку. Ты спросишь: как же нет, если так думают все? Но все ли? И правильно ли это? Потому не стоит смеяться над тем, что кажется странным. Мы многого не знаем, а даже то, что знаем – очень часто не понимаем.

Смотрю на Цимермана и усмехаюсь:

– Ты еще не думал заняться писательством? Создай свой паблик, пиши цитаты. Мне кажется, ты преуспеешь в этом дельце.

– А ты все смеешься.

– Я от чистого сердца, Морти. Когда-то же надо начинать.

Старик вздыхает. Закатывает рукава и глядит в мои глаза как-то печально, будто я в очередной раз не оценила отличную мысль. Он раскрывает передо мной дверь и с грустью протягивает:

– Ни на кого не действуют мои слова, дорогая. А писателя должны слушать.

– Я слушаю!

– Но не слышишь.

Закатываю глаза, хочу ответить, но растерянно примерзаю к месту, увидев распятое над потолком тело Хантера. Говорить тут же пропадает желание. Лицо парня в крови. На нем нет верхней одежды, и потому я вижу все раны на груди и торсе. Они свежие и из них линиями катятся красные полосы. Мне становится не по себе, пусть я и не подаю вида.

– Ты…, - сглатываю, - ты отлично постарался, Морти.

– Думаю, он еще даже и не разогрелся, - внезапно хрипит низкий голос. Я удивленно смотрю на Эмброуза и замечаю ухмылку на его избитых в кровь губах, - Эмеральд.

Цимерман тут же переводит на меня взгляд. Сказать, что он сбит с толку – не сказать ничего. Морти, будто спрашивает: какого черта он разговаривает с тобой, Родди? Почему этот парень молчал четыре дня, а теперь вдруг открыл рот? Я расправляю плечи и бреду к Хантеру, не отрывая глаз от его самодовольного лица. Спрашиваю:

– Как себя чувствуете, мистер Эмброуз? Надеюсь, Вам у нас нравится?

Парень резко дергается вперед, будто сорвавшийся с цепи пес, почуявший запах еды или крови, однако застывает прямо перед моим лицом. Я не двигаюсь. Продолжаю ровно смотреть ему в глаза и не колеблюсь ни секунды. Я его не боюсь.

– Я ждал тебя, Эмеральд.

– Может, ты еще и скучал?

– Это было бы слишком.

Смотрю на Цимермана. Мортимер понимает, что я хочу сказать, и покидает комнату. Выдохнув, вновь поворачиваюсь к парню и пожимаю плечами:

– Паршиво выглядишь, Хантер. Боюсь, ты не понравился Морти. Интересно почему, правда? Ты ведь такой хороший парень. Тихий, скованный.

– Скованный – это в точку.

– Ты недоволен?

Эмброуз ухмыляется. Губы у него дергаются резко, также неожиданно изменяется у него и настроение: то он рычит, рвясь вперед, то отстраняется, сгорбив спину от боли и от усталости. Правда, единственное, что не меняется – его карие глаза. Они смотрят на меня с интересом, и я никак не могу понять, чем он вызван.