– Да? – удивляюсь я. – Боже, как же давно я не смотрела на наших. Уже и забыла, как это – любоваться Кевином Лав и его огромными глазами. Черт, Терранс, я тоже подойду к тебе смотреть матч. Ты не против?

– Конечно. Игра против Чикаго.

– Воу. В прошлом году они едва не обошли нас!

– А ты ярая фанатка баскетбола, - удивляется Лис и смеется. – Кто бы мог подумать.

– Я ярая фанатка этих высоких, перекаченных красавчиков. А сама игра, если честно, меня мало беспокоит. Хотя смотреть на их грустные мордашки после поражения не очень-то и приятно. Поэтому я немного смыслю в трехочковых и разметке.

Терранс усмехается. А затем происходит нечто странное.

Звучит громкий хлопок. Он проносится по улице и тонет в переулках меж высоток и небоскребов. Пакеты с едой валятся на асфальт, распластавшись на нем, как на поле боя, а я резко оборачиваюсь.

– Нет! – не верю. – Нет, нет!

У Терранса испуганные глаза. Он смотрит на меня, когда падает на колени. Смотрит на меня, когда испускает последний вздох и умирает. Ничего не понимаю. Нет. Нет! Мне становится плохо. Я широко распахиваю глаза и слышу крик Лис. Он душераздирающий. Да это и не крик вовсе. Это дикий вопль, который испускают, потеряв все, что когда-либо было в жизни. Он пронзает меня, будто стрела и убивает, как и пуля, что пробила брешь в груди Терранса. Парень не дышит. Он умер! Терранс умер! Я хватаюсь руками за волосы, покачиваюсь в сторону и поднимаю взгляд. Лучше бы я его не поднимала. Я вижу впереди улыбающееся лицо Эринии. И тут же во мне взвывает сирена.

– Лис, Лис! Уходи! – кричу девушке, но доктор Фонзи сидит на коленях перед телом мужа и не слышит меня. – Прячься, Лис, давай же!

Несусь к ней. Хватаю за руку и дергаю на себя так резко, что она валится на бок. Лис задыхается, орет:

– Пусти меня!
– и брыкается, крепко сжимая руку мужа. – Пусти! – Но я не сдаюсь.

Я все тяну ее и тяну, и тяну, и внезапно слышу очередной выстрел. Нет, нет! Волной пуля отталкивает ее назад. Милая, добрая, красивая, болтливая и когда-то живая Лис, уже не сопротивляется. Ее рука безвольно валится вниз, а веснушки заливают алые полосы. Я застываю. О, Боже.

– Нет, прошу тебя, нет, - ноги дрожат. Я моргаю, моргаю еще раз. И еще. И закрываю ладонями лицо, закричав в них с такой силой, что содрогается все тело. – Лис! О, господи, нет, только не ты, только не вы!

Невероятно тяжелая безысходность, которая неожиданно становится материальной и осязаемой, падает на меня, прижав к земле. Я зажмуриваюсь, сгорбив плечи, приказываю себе успокоиться, но я не могу. Я чувствую. Я ощущаю этот пожар из боли, обиды и ярой, безумной злости. Он подскакивает к горлу и вырывается наружу уже в виде оглушающего крика, от которого, наверняка, кровь стынет в жилах.

Смотрю на Эринию. У меня от гнева подрагивают плечи, а у нее на губах все играет эта отвратительная улыбка. Девушка смеется. Она восклицает что-то. Позже, прокручивая в голове этот момент, я вспомню, что она кричала:

– Как жаль, что мне не удалось убить Фонзи одним выстрелом!

Эти слова надолго останутся в моей памяти. А еще я навсегда запомню ее лицо. Да, я запомню эту ухмылку, потому что я решаю навсегда избавиться от нее. Поднимаю с земли неровный, металлический прут, и срываюсь с места.

Все смешивается. Я пьянею от злости. Так бывает, теперь я знаю. Дорога извивается, фонари мигают, а я иду вперед, видя лишь ее удаляющуюся спину.

Почему Эриния убегает? Наплевать. С воплем я нагоняю девушку. Размахиваюсь и ударяю ее по спине с такой яростью, что металл неприятно дребезжит в руках и теплеет в крепко сжимающих его ладонях. Я размахиваюсь еще раз! И еще! Эриния подрывается на ноги, задыхаясь, вырывается, но я хватаю ее за горло и безжалостно бросаю о стену. Глаза у девушки краснеют от боли, но это не мешает ей улыбаться.

– Эмми, Эмми, убьешь меня, Эмми? – щебечет блондинка, облизывая окровавленные губы. Я приставляю прут к ее шее и давлю на горло с такой силой, что девушка начинает кряхтеть. – Убьет ли меня, Эмми, расплачется ли Эмми?

Я просто жму изо всех сил. Я должна жать до тех пор, пока она не задохнется.

– Бедная Эмми, она не знает…, - девушка кашляет, - не знает, что ей делать. Она ведь чувствует, она ведь добрая. Добрая сука. Добрая тварь!

Зарычав, я ударяю ее кулаком по торсу. Эриния морщится, откидывает назад волосы, что неестественно светятся в тусклых лучах фонарей, и вновь издевательски смеется. Мне никогда не забыть ее смех, не забыть то, что я по его вине ощущаю. Он поджигает ярость и делает из меня горящий, пылающий факел из раздражения, злости, гнева, ненависти. Не слушаю его, игнорирую, и вновь вонзаю кулак в живот девушке. Она пытается вырваться, но я бью вновь, и вновь. И вновь! Она смеется:

– Мой брат расстроится, ему не понравится, что ты так со мной обращаешься, Эмми. Ты бы подумала, - я бью сильнее, - ты бы подумала!

Я ору. Убираю от ее горла прут, и вонзаю его чуть ниже ее яремной впадины. Точно в цель. В глазах девушки застывает вопрос, а рот приоткрывается, будто она хочет что-то сказать. Но она больше ничего не скажет. Она не скажет. Никогда больше не скажет. И не попытается. Я знаю, уверена.

– Мне очень жаль, - шепчу я и с силой вытаскиваю прут наружу.