— Молодой человек, почему вы так уверены, что искусство всегда связано с жизнью?! А может быть, оно связано со смертью?

Несмотря на все удары судьбы, обрушившиеся на Петроград-Ленинград за три четверти века коммунистического владычества, для советских людей он неизменно оставался самым любимым городом. Причин такой любви было немало.

Главное — город перестал быть столицей, а значит, больше не олицетворял собой всегда ненавистную в глазах народа государственную власть. Больше того, он превратился в жертву, которую эта самая власть постоянно терзает и которая вызывает сочувствие. К тому же вся ленинградская трагедия разворачивалась на фоне таких красот зодчества, музейно-дворцовых богатств и предупредительно-воспитанных жителей, что из дальних мест город виделся словно подёрнутым неким волшебным, чарующим флёром. Не последнюю роль во всенародной любви к Ленинграду играла и советская пропаганда, которая неустанно обряжала его своими рекламными слоганами: «колыбель революции», «город Ленина», «невская твердыня», «город великих пролетарских традиций» и т. п.; в насквозь идеологизированной стране это имело немалое значение.

В любом уголке огромного Советского Союза никого из приезжих не встречали так доброжелательно, как ленинградцев. И никому так не завидовали, как тем, кто имел ленинградскую прописку. Жить «в городе на Неве» мечтали миллионы людей. Поэтому город постоянно рос за счёт приезжих. Особенно активно — после Гражданской и Великой Отечественной войн, когда въезд в Ленинград на постоянное жительство не сдерживался властями. В 1920 году в Петрограде оставалось всего 722 тысячи жителей, в 1926-м их стало уже 1614 тысяч, а к концу 1920-х — около двух миллионов, почти столько, сколько было перед Первой мировой войной. В 1944 году число жителей составляло немногим больше полумиллиона человек, к осени 1945-го — 1240 тысяч, в конце 1948-го — 2218 тысяч и окончательно сравнялось с довоенным уровнем в первой половине 1950-х.

Столь значительное обновление населения северной столицы происходило и в начале ХХ века. Но тогда прирост осуществлялся преимущественно за счёт новых, неквалифицированных, заводских и фабричных рабочих: в 1910 году 70 % петербуржцев по происхождению были из крестьянского сословия, а к 1917-му их стало ещё больше. При советской власти поначалу качественный состав городского населения изменялся не столь сильно. Но понемногу наряду с новыми рабочими всё активней в Ленинград стали перебираться учителя и вузовские преподаватели, медики и фармацевты, инженеры и конструкторы, научные сотрудники, музейные работники, представители творческих профессий… Причём многие приобретали профессию уже в Ленинграде и после окончания вуза — зачастую всеми правдами и неправдами — оставались здесь навсегда.

Большинство приезжих (в первую очередь люди с высшим образованием) раньше или позже перенимали питерскую культуру и стандарты питерского поведения, речи. Это позволяло городу, несмотря на все тяжкие перипетии в его советской судьбе, сохранять своё лицо.

Однако с рубежа 1970-х годов былой облик ленинградцев начал резко изменяться к худшему. То, чего Сталин не сумел добиться с помощью репрессий, первый секретарь Ленинградского обкома КПСС Григорий Романов осуществил, взяв курс на индустриализацию. Строились новые предприятия и расширялись старые, а нехватка рабочих рук восполнялась организованным завозом рабсилы — так называемых лимитчиков. Уже «во второй половине того десятилетия в город ежегодно прибывало, в среднем, 190 тысяч человек, и они давали почти 75 процентов среднегодового прироста населения [9. С. 165]. Для вновь прибывающих из самых разных уголков огромной страны возводились многоэтажные корпуса общежитий, открывались профессионально-технические училища. Всё это ложилось дополнительным бременем на бюджет Ленинграда, не оставляя средств на программы интеграции лимитчиков в среду горожан. Да, впрочем, такие программы и не предусматривались.

Лимитчиков привлекали в Ленинграде высокие заработки, гораздо более широкий, в сравнении с нищей советской провинцией, ассортимент товаров в магазинах, надежда на поступление в престижный вуз, мечта заключить брак с культурным образованным ленинградцем… Реальность обычно оказывалась совсем иной: тяжёлая работа с двух— или трёхсменным графиком, рабочее общежитие, временная прописка. Само слово «лимита» служило клеймом, обозначавшим принадлежность к низшей касте ленинградского населения. Ситуация усугублялась ещё и тем, что, так и не почувствовав себя настоящими жителями большого города, обитатели общаг теряли ощущение своей принадлежности к родному городку, посёлку и очень быстро превращалась в маргиналов.

Не вина этих людей в том, что они становились такими, а беда. Об их будущем никто не думал. Точней, не хотел думать. Они находились на положении «алжирцев в Париже», а попросту говоря, крепостных. Вся их жизнь умещалась в треугольнике «завод — общежитие — заводской дом культуры». И разорвать эти путы удавалось лишь единицам. Чтобы уйти с предприятия на другую работу, требовалась постоянная прописка, а чтобы поступить в институт — такие же знания, как у ленинградской молодёжи. Ни того, ни другого у лимитчиков не было. Даже брак с ленинградцем (ленинградкой), что автоматически превращало заводского раба в полноправного жителя мегаполиса, для большинства оставался несбыточной мечтой. На ярмарке невест и женихов шансы лимитчиков всегда были мизерны. Многие из этих несчастных так и не смогли переменить свою ленинградскую жизнь, оставаясь в общежитии до пенсии, а потом и до смерти.

Параллельные заметки. Слово «общага» вошло в советский лексикон в 1930-е годы. Однако сами общаги, как и коммуналки, власть начала насаждать с первых лет своего существования.

И опять-таки, это объяснялось не только и не столько острейшей нехваткой жилья в крупных городах, сколько политикой. Вот что в марте 1924 года писала молодёжная газета «Северный комсомолец»: «…Пролетарский коллективизм молодёжи может привиться только тогда, когда и труд и жизнь молодёжи будут коллективными. Лучшим проводником такого коллективизма могут явиться общежития-коммуны рабочей молодёжи. Общая коммунальная столовая, общность условий жизни — вот то, что необходимо прежде всего для воспитания нового человека» [22. С. 145]. Для воспитания нового человека, которое осуществляется в процессе резкого ограничения личной свободы, тотальной слежки и тотального доносительства.

Реакция париев на то положение, в котором они оказались, очень часто была однозначной — неприятие образа жизни ленинградцев, зависть, озлобленность, подчас полное равнодушие к собственной судьбе, выражающееся в постоянном пьянстве. В результате далеко не в последнюю очередь именно благодаря лимитчикам доброжелательность, предупредительность, приученность к порядку и чистоте на улицах, отличавшие ленинградцев вплоть до начала 1970-х годов, сменились всё более широко распространяющимися грубостью, хамством, грязными заплёванными тротуарами.