Даже после того, как на рубеже XIX века в состав России вошло царство Польское с его почти миллионным иудейским населением, еврейская составляющая Петербурга не претерпела ощутимых изменений. По специальной переписи столичных евреев, которую Николай I велел провести в 1826 году, чтобы выселить «лишних», было выявлено всего 370 человек. В том числе один раввин, 9 резников, 12 купцов, 4 зубных врача и 109 ремесленников, включая учеников: портные, сапожники, красильщики мехов, обойщики, токари, резчики печатей, ювелиры, золотошвейные мастера, два настройщика музыкальных инструментов [30. С. 91]. И в середине того же XIX века евреи среди столичных жителей оставались редкостью. По данным 1858 года, их было, не считая евреев-христиан, а также живших в казармах солдат-евреев, 552 человека [30. С. 93].

Конечно, эта малочисленность в первую очередь была продиктована традиционным антисемитизмом российского самодержавия, в том числе введённой в 1791 году чертой оседлости, жёсткими квотами на приём в столичные гимназии и высшие учебные заведения, насильственными выселениями из столицы тех евреев, которые проживают здесь «без благовидных причин»… Но не только. Долгое время некоторые ортодоксальные иудеи и сами не стремились селиться в русской северной столице, поскольку, как писал в 1750-е годы кёнигсбергский раввин Эпштейн, «провидением предуказано, чтобы евреи не жили в С.-Петербурге, так как в летние месяцы ночи нет (белые ночи) и, следовательно, невозможно определить время утренней и вечерней молитв» [32. С. 120].

Постоянная еврейская община появилась на невских берегах лишь в 1860-е годы. В 1859-м вне черты оседлости разрешили проживать евреям-купцам 1-й гильдии, в 1861-м — евреям, окончившим высшие учебные заведения с учёной степенью (тем, кто получил высшее образование, но не имел учёной степени, та же привилегия была дарована лишь в 1879-м), в 1865-м — «евреям механикам, винокурам, пивоварам и вообще мастерам и ремесленникам», в 1867-м — отставным солдатам. В результате уже к концу 1860-х годов еврейская колония в столице выросла в 13 раз и достигла 6,7 тысячи человек, что составило один процент всего населения [32. С. 122].

Казалось бы, один процент — капля в море, тем более, как свидетельствует перепись 1869 года, 38 % столичных евреев составляли солдаты, которые ни обычаями, ни внешним видом, всегда так раздражающими юдофобов, не отличались от прочих жителей солдатского звания. Конечно, большинство (особенно торговцы в захудалых лавчонках за Сенным рынком) носили пейсы, кипу, ели только кошерное, соблюдали шабат и ещё хотя бы пяток мицв, а по-русски объяснялись с сильным и, наверное, смешным акцентом. Но среди них практически не было люмпенов, бездельников и пьяниц, почти каждый был трудягой и хорошим специалистом в своём деле.

Так за что их так не любили? Может, как раз за то, что они не ленились, не попрошайничали и не пьянствовали? Или за то, что одевались не как все и коверкали русскую речь? Что ж, уже перепись 1910 года показала: столичные евреи очень быстро утрачивают традиционную бытовую культуру, без малого половина из них считает русский язык родным, и вообще по темпам ассимиляции они находятся на одном из первых мест среди национальных общин Петербурга.

Однако, несмотря на всё это, отношение к евреям изменилось мало. Они по-прежнему были париями. К примеру, Леон Бакст, прославившийся на весь мир благодаря дягилевским «Русским сезонам» и в 1910-е годы удостоенный во Франции ордена Почётного легиона, у себя на родине оставался всего лишь евреем, которому по закону о черте оседлости было заказано возвращение в Петербург. После резких протестов общественности распоряжение в отношении знаменитого художника всё же отменили, но сам он, глубоко оскорблённый, навсегда отказался хотя бы на день вернуться на родную землю и предпочёл жить и умереть эмигрантом.

Параллельные заметки. В России этническая принадлежность всегда имела не меньшую значимость, чем имущественный уровень и сословный статус. Всё остальное — личные качества, профессия, политические убеждения, если таковые вообще имелись, — обладало лишь второстепенным значением.

В полиэтничной стране столь большое внимание к национальности соседа, сослуживца или просто прохожего чревато весьма опасными последствиями, поскольку дробит огромную нацию на национальные осколки. Видимо, архиепископ Феофан Прокопович, верный соратник Петра I, понял эту опасность одним из первых, а потому придумал слово «россияне», которое могло бы объединить нас всех. Однако по-настоящему неологизм не прижился. Причём, если в ««Толковом словаре русского языка» (М., 1939) под редакцией Дмитрия Ушакова слово ««россияне» фигурировало как ««старин., офиц., торж.» обозначение понятия ««гражданина российского», то в ««Словаре русского языка» (М., 1970) под редакцией Сергея Ожегова этому слову уже не позволено было иметь даже старинную, официальную и торжественную окраску, его попросту превратили… в ««то же, что русский».

Когда президент Борис Ельцин называл сограждан ««россиянами», это казалось свежо и необычно. Но привыкнуть к новому обращению мы снова так и не успели, в лексиконе следующих президентов, Владимира Путина и Дмитрия Медведева, это слово, к сожалению, почти не встречалось.

Начиная с Петра I, самодержавие проводило двойственную национальную политику. С одной стороны, оно давало иностранцам значительные преференции в карьере, жаловании, обзаведении жильём, развитии предпринимательства (что, впрочем, не могло не вызывать раздражения среди коренного населения империи), терпимо относилось к неславянским религиозным верованиям. С другой стороны, оно открыто выражало крайнюю неприязнь к инородцам и ничуть не стеснялось собственной ксенофобии.

Сам первый император благожелательно относился только к христианам. Остальных не терпел. Особенно евреев. Личный механик царя Андрей Нартов в своих «Достопамятных повествованиях и речах Петра Великого» рассказывает: «О жидах говорил Его Величество: “Я хочу видеть у себя лучше магометанской и языческой веры, нежели жидов. Они — плуты и обманщики. Я искореняю зло, а не распложаю. Не будет для них в России ни жилища, ни торговли, сколько о том ни стараются и как ближних ко мне ни подкупают"» [23. С. 270].