В действительности дело было, возможно, не столько в желании ленинградцев вновь жить в столичном городе, сколько в обиде на Москву, которая на протяжении всей советской власти год за годом обрушивала на них тяжелейшие испытания. Ведь именно оттуда пришли «красный террор», массовые аресты, расстрелы, чистки и высылки, назначение самодовольных деспотов типа Зиновьева, Жданова, Романова (а местный царёк, как известно, всегда жесточе большого царя), распродажа музейных ценностей, прежде всего эрмитажных, трагедия блокады, которая многими в Ленинграде воспринималась как очередная попытка Сталина расправиться с нелюбимым ему городом вражескими руками, «ленинградское дело». Именно Москва забрала из Питера Академию наук и ряд крупных научно-исследовательских институтов, переманила почти всех самых талантливых руководителей промышленности, учёных, писателей, артистов, режиссёров и музыкантов, не давала ни в чём шагу ступить самостоятельно, без согласований со столичным начальством.

Параллельные заметки. Григорий Зиновьев отстаивал питерские приоритеты главным образом в политике, где мечтал добиться ещё больших высот. Проблемы искусства его волновали мало. Между тем именно в 1920-е годы Москва стала настоятельно требовать, чтобы Ленинград поделился с ней своими музейными богатствами. «В столице, — пишет историк Елена Игнатова, — рассуждали просто: в Ленинграде огромное собрание произведений искусства, а в Москве их меньше, “в Эрмитаже 40 Рембрандтов, а в Москве всего пять (да и то два сомнительные)"… Протесты Академии наук, музейных работников, ленинградских деятелей искусства приостановили разграбление, но всё же, сообщала газета («Красная газета». — С. А.), в Москву “к Октябрьским торжествам в подарок из Ленинграда присланы посылки от Шуваловского и Юсуповского дворцов”» [21. С. 636–637].

Над бескультурными большевиками можно было бы посмеяться. Но вот уже в 2003 году, после того как был спешно отреставрирован Константиновский дворец в Стрельне, в крупнейшие библиотеки Петербурга поступило из Москвы распоряжение, в котором предлагалось выделить книги для передачи президентскому дворцовому комплексу. Причём распоряжение это ничем, кроме нужд дворца, не мотивировалось; да и не могло мотивироваться, поскольку никакого закона или нормативного документа, который служил бы юридическим основанием для подобных акций, не существует.

Если при Сталине глухая ревность коренных питерцев к Москве тщательно скрывалась (впрочем, как и любые другие настроения, не санкционированные официальной пропагандой), то при Хрущёве и особенно при Брежневе она стала прорываться наружу — в кухонных посиделках, в библиотечных и заводских курилках, в общественном транспорте… Именно в те времена в ленинградском городском сознании возникли такие стереотипы, как «Москва — большая деревня», «Москва — столица чиновников, а Ленинград — столица интеллигенции» и т. п.

Нечего и говорить, что после крушения советской власти эти застарелые обиды мгновенно разрослись до открытого неприятия всего московского. Появление столичных банков и фирм на своём рынке петербуржцы встречали пересудами о «московской экспансии», гастроли столичных артистов — рецензиями, в которых говорилось, что невские берега не место для «чёса», и вообще «наш шоколад вкуснее», а сам город, несмотря на обшарпанные дворцы и разбитые дороги, всё равно «красивее Москвы». Питерский патриотизм глупел буквально на глазах.

Впрочем, надо признать, Москва сама немало способствовала формированию в северной столице такого к себе отношения, переняв у царского, столичного Петербурга многие его отрицательные качества — имперское ощущение абсолютной самодостаточности, спесивое высокомерие и снобизм. И Москва, как некогда Петербург, уже приписывала себе разные исторические достижения другой столицы. Так, авторы второго тома «Истории Москвы», вышедшей в 1963 году, «утверждали, ничтоже сумняшеся, что “петровские реформы в области культуры с особой силой проявились в Москве", что “Москва при Петре I стала центром просвещения и науки не только для русского, но и для других народов”, что “петровские преобразования в области культуры зародились и привились в Москве, после чего были перенесены в столицу…”» [23. С. 31]. Кроме того, долгое время говорилось, будто старейший университет именно Московский, а не Петербургский (лишь в начале 1994-го, когда отмечалось 270-летие Петербургского университета, Москва официально признала, что датой его рождения следует считать 1724 год), или что родина отечественного балета и футбола — Москва.

Однако при всём при этом москвичи, за редким исключением, искренне любят Петербург. Для большинства из них это всего лишь любовь столичных жителей к милой тихой провинции, нечто вроде любви замученного суматохой дел горожанина к своей даче. Неслучайно сегодня петербуржцы обычно ездят в столицу по делу, а москвичи на берега Невы — отдыхать. Конечно, в обоих встречных потоках встречаются исключения, но их не так много, чтобы опровергнуть общее правило. Видать, там не отдыхается, а здесь дела не делаются.

Впрочем, в самые последние годы наметилась ещё одна тенденция: по данным Петростата, в 2011 году из Москвы в Петербург на постоянное жительство переехали 39 тысяч человек, в 2012-м — 58 тысяч, то есть всего за два года в северную столицу перебрались почти 100 тысяч москвичей. Такие данные, считают специалисты, вполне объяснимы: убегая от автомобильных пробок, высоких цен, разнузданно-наглой орды нуворишей и федеральных чиновников, москвичи выбрали иное, в их понимании, более высокое качество жизни [1]. Однако есть тут, наверное, и другая причина: в глазах россиян страна начинает терять свою иерархическую выстроенность — проживание в административной столице для многих уже не считается принадлежностью к кругу избранных.