Он только удивленно вскинул на меня своими симпатичными серыми глазами и, ничего не ответив, позволил себя увести.

Мы поднялись в кают-компанию. Обыкновенно в этот час шумная и людная -- она пустовала. Два-три офицера от "подачи" и ближайших плутонгов крепко спали на диванах в ожидании тревоги или своей очереди вступить на вахту. Однако дежурный вестовой оказался на высоте положения и угостил нас чаем.

Опять кругом -- жуткая тишина...

– - Главное -- не пори горячки...

– - Один хороший выстрел -- лучше двух плохих. Помни, что лишних снарядов нет и до Владивостока взять неоткуда... -- доносился чей-то сдержанный голос из-за притворенной двери кормового плутонга. Кажется, говорил мичман Фомин.

– - Поучает!.. -- сердито буркнул Вернандер, давясь горячим чаем.

Я видел, что он чем-то очень разогорчен и хочет излить душу.

– - Ну, рассказывайте, дорогой! Что у вас приключилось?..

– - Это все проклятый уголь немецкой поставки... -- Он понизил голос и оглянулся кругом. -- Вы ведь знаете, что у нас было несколько самовозгораний в ямах?

– - Знаю. Но ведь, слава Богу, удачно тушили. Разве опять?

– - Да нет! Не то! Понимаете: горелый и тушеный уголь уж совсем другое. Расход большой! Против хорошего угля -- процентов 20--30!..

– - Постойте, голубчик! -- искренне изумился я. -- Да вы что же? -- нехватки боитесь? Ведь вы до сих пор наш surplus расходовали! Ведь у вас теперь должен быть полный нормальный запас.

– - Ну, полный, неполный... к утру будет меньше 1000 тонн...

– - А до Владивостока 600 миль! Куда же еще?..

– - А "Цесаревич" -- забыли? 28 июля, когда ему располосовало трубы, он за сутки сжег 480 тонн! Ну?.. А у меня перерасход!..

– - Не расход, а просто нервы расходились, -- попробовал сострить я, -- не все же ямы горелые...

– - Ничего вы не понимаете! -- рассердился Вернандер и, наскоро допив чай и схватив фуражку, куда-то убежал.

Я остался в кают-компании, перебрался на кресло, устроился поудобнее и задремал. Смутно слышал, как в полночь сменялась вахта. Некоторые из сменившихся офицеров пришли выпить чаю и вполголоса бранили чертову сырость. Кто-то растянулся на диване, крякнул от удовольствия и громко сказал: "Всхрапнем до четырех! и на нашей улице праздник!.." Я тоже заснул.

Проснулся около 3 часов ночи. Опять обошел палубы и вышел наверх. Все та же картина, что и с вечера, но посветлело. Луна в последней четверти стояла уже довольно высоко, и на фоне мглы, тускло посеребренной ее лучами, четко рисовались трубы, мачты, снасти... Опять засвежевший ветер пронизывал холодом и заставлял глубже прятать голову в воротник тужурки... Вышел на передний мостик. Адмирал спал в кресле. Командир, в мягких туфлях, неслышными шагами быстро ходил поперек мостика, с одного крыла на другое.

– - Вы что бродите? -- спросил он меня.

– - Да так... посмотреть.

– - Заснул? -- кивнул я головой на адмирала.

– - Только что. Я уговорил. Чего, в самом деле? Можно считать, ночь прошла благополучно. До сих пор не открыли -- все перекликаются. А теперь, хоть открой -- поздно. До рассвета всего часа два. Миноносцев, если даже и под рукой, не успеют собрать... Да и где найти в такую погоду? Смотрите -- хвоста эскадры не видно!.. Разве кто случайно уткнется носом -- все равно, что двести тысяч выиграть!.. Вот только ветер мне не нравится. Свежеет. Как бы не разогнал тумана... Ну, тогда завтра же и крышка. Кому что, а уж "Суворову" капут... А вдруг еще гуще станет? -- внезапно оживился он. -- Ведь уж сутки кругом бродят, а не видят. Вдруг и завтра то же. Прозевают начисто!.. Ходят, бродят, перекликаются... -- а нас уж и нет! Ищи до второго нашего пришествия, т. е. уже из Владивостока! Там другой разговор будет!.. Но как встравятся! Сами себя со злости сгрызут! Вот потеха-то!.. -- И командир, чтоб не разбудить адмирала, зажимая платком рот, расхохотался так весело и беспечно, что мне даже завидно стало.

Надо знать, что В. В. Игнациус, во-первых, принадлежал к числу самых убежденных сторонников того мнения, что наш поход -- это отчаянная авантюра, успех которой зависит исключительно от степени содействия Николы Угодника и прочих сил небесных, а во-вторых, принимая во внимание манеру японцев -- всю силу огня сосредоточивать на флагманском корабле, -- считал, что в первом же решительном бою и он сам, и его броненосец обречены неизбежной гибели. Но, приняв эту неизбежность, он уже далее ни на минуту не терял своего всегда жизнерадостного и бодрого настроения, шутил, острил, живо интересовался разными мелочами судовой жизни и матросского обихода, а теперь (я искренне верю) от души смеялся, представляя себе злобу и разочарование японцев в случае, если бы они нас действительно прозевали.

И однако японцы "выиграли двести тысяч". И даже больше... На рассвете 14 мая, около 5 часов утра, их вспомогательный крейсер "Синано-мару" почти "ткнулся носом" в наши госпитальные корабли, а по ним опознал и самую эскадру. От нас его не видели, но то, что мы открыты, сейчас же обнаружилось по изменению характера телеграмм: это была уже не перекличка разведчиков, а донесение, передававшееся дальше и дальше на север (До этого момента, по японским сведениям, Того, стоя с главными силами где-то близ Фузана, совершенно не знал о месте нахождения нашей эскадры и ждал известий одинаково как с юга, так и с севера).