Идя на S, а потом на SW, Камимура услышал усиленную канонаду, доносившуюся с запада, и пошел прямо туда. Это адмирал Катаока нападал (до сих пор довольно безуспешно) на наши крейсера и транспорты. Камимура принял деятельное участие в сражении и тут же вскоре открыл наши главные силы, которые, описав почти круг диаметром около 5 миль, возвращались к тому же месту, откуда "Александр" сделал свой внезапный и крутой поворот и около которого беспомощно бродил "Суворов".

Было около 5 ч. вечера.

Мы с Курселем стояли в нижней батарее, куря сигары и обмениваясь замечаниями о предметах, к делу не относящихся, когда "Суворов" оказался среди нашей эскадры, нестройно двигавшейся на север.

Одни суда проходили у нас справа, другие -- слева. Головным, ведя эскадру, шел "Бородино" (капитан 1-го ранга Серебрянников). "Александр", сильно избитый, с креном и севший в воду почти до портов нижней батареи, держался вне линии, медленно отставая, но не прекращал боя, действуя из уцелевших орудий. Я его не видел, но рассказывали, что у него вся носовая часть -- от тарана до 12-дюймовой башни -- была словно раскрыта.

Крейсера и транспорты, примкнувшие к главным силам, шли сзади и несколько влево от них, атакуемые отрядами эскадры адмирала Катаока (кроме самого Катаока, еще адмиралы Дева, Уриу и Того-младший). Камимура держался правее, т. е. к востоку, идя тоже на север.

"Чемоданы" так и сыпались. Из машины уже некоторое время тому назад сообщали, что "вентиляторы качают не воздух, а дым, что люди задыхаются, падают и что скоро некому будет работать"... Электричество меркло, и. от динамо-машин жаловались, что мало пару...

– - Миноносец подходит!

Мы бросились к нашей единственной пушке (другой так и не удалось "наладить"), но оказалось, что это "Буйный", случайно проходивший мимо и по собственной инициативе приблизившийся к искалеченному броненосцу, чтобы спросить, не может ли он быть чем-нибудь полезен.

Флаг-капитан, находившийся на срезе, приказал Крыжановскому сделать ему семафором (руками) сигнал: "Примите адмирала".

Я наблюдал из батареи за маневрами "Буйного", когда внезапно откуда-то появился адмиральский вестовой, Петр Пучков, и бросился ко мне:

– - Ваше высокоблагородие! Пожалуйте в башню! Миноносец пришел -- адмирал пересаживаться не хочет!

Должен оговориться, что адмирал не был на перевязке, и никто из нас не знал, насколько тяжело он ранен, так как в моменты получения ран на все вопросы он сердито отвечал, что это пустяки. После того, как его ввели в башню и посадили на ящик, он так и оставался в этом положении. Иногда поднимал голову, задавал вопросы о ходе боя и потом опять сидел молча и понурившись... Но в том состоянии, в каком находился "Суворов", что другое он мог бы делать? Его поведение казалось всем вполне естественным, и никому не приходило на мысль, что эти вопросы не что иное, как только мгновенные вспышки энергии, краткие проблески сознания... Теперь, на доклад о подходе миноносца он, очнувшись, отчетливо приказал: "Собрать штаб!" -- а затем только хмурился и, казалось, не хотел ничего больше слушать (Из всех раненых чинов штаба, бывших внизу под броневой палубой, удалось "собрать" только Филипповского и Леонтьева. Первый находился в боевом посту, наглухо отделенном от жилой палубы и имевшем приток свежего воздуха через броневую трубу боевой рубки (хотя и здесь он сидел при свечах -- лампы гасли), а второй был у самого выходного люка. Жилая палуба была во тьме (электричество погасло) и полна удушающего дыма. Люди, бросившиеся искать чинов штаба, могли только звать их, но не получали ответа ни от тех, кого окликали, ни от кого другого. В дымной тьме царило мертвое молчание. Вероятно, все находившиеся в закрытых помещениях под броневой палубой, куда вентиляторы качали "не воздух, а дым", постепенно угорали, теряли сознание и умирали. Машины не работали; электричество погасло от недостатка пара, а между тем снизу никто не вышел... Можно думать, что из 900 человек, составлявших население "Суворова", к этому времени оставались в живых только те немногие, что собрались в нижней батарее и на наветренном срезе).

Через откинутый полупортик нижней батареи я, при помощи Курселя, выбрался на правый бортовой срез впереди средней 6-дюймовой башни. Помощь мне уже требовалась: правая нога слушалась совсем плохо, а левой можно было ступать только на пятку.

На срезе боцман и несколько матросов работали, очищая его от горящих обломков, свалившихся с ростр. Справа, по носу, совсем близко, не дальше 3--4 кабельтовых, я увидел "Камчатку", стоявшую неподвижно. Крейсера Камимуры расстреливали ее с таким же увлечением, как и нас, с той лишь разницей, что по отношению к "Камчатке" задача была много легче.

"Буйный" держался на ходу недалеко от борта. Командир его, капитан 2-го ранга Коломейцев, кричал в рупор: "Есть ли у вас шлюпка перевезти адмирала? У меня нет!" Флаг-капитан и Крыжановский что-то ему отвечали.

Я заглянул в башню, броневая дверь которой была повреждена и не отодвигалась вовсю, так что полному человеку пролезть в нее вряд ли было бы возможно. Адмирал сидел, весь как-то осунувшись, низко опустив голову, обмотанную окровавленным полотенцем.

– - Ваше превосходительство! -- крикнул я. -- Пришел миноносец! Надо перебираться!

– - Приведите Филипповского... -- глухо ответил адмирал, не меняя положения...

Адмирал, видимо, собирался вести эскадру, перебравшись на другой корабль, и потому требовал флагманского штурмана, ответственного за счисление и следящего за безопасностью маневрирования.

– - Его сейчас приведут! За ним пошли! Адмирал только отрицательно покачал головой...

Я не настаивал, так как раньше, чем выводить адмирала, надо было позаботиться о средствах для переправы.

В компании с Курселем, боцманом и еще двумя-тремя матросами достали из верхней батареи несколько полу обгорелых коек, какой-то конец (Во флоте говорят "конец", а не "веревка") и начали из этого материала вязать нечто вроде плота, на котором рассчитывали спустить адмирала на воду и так передать на миноносец. Рискованно, но другого выхода не было.