Плот готов. Кстати, пришел и Филипповский. Я бросился к башне.

– - Ваше превосходительство! Выходите! Филипповский здесь!

Адмирал молча смотрел на нас, покачивая головой... Не то -- соглашался, не то -- нет... Положение было затруднительное...

– - Что вы разглядываете! -- вдруг закричал Курсель. -- Берите его! Видите, он совсем раненный!

И словно все только и ждали этого крика, этого толчка... Все сразу заговорили, заторопились... Несколько человек пролезло в башню... Адмирала схватили под руки, подняли... но едва он ступил на левую ногу, как застонал и окончательно лишился сознания. Это было и лучше.

– - Тащи! Тащи смелей! Легче, черти! На бок! На бок ворочай! Стой -- трещит! Чего трещит -- тужурка трещит! Тащи! -- раздавались кругом суетливые голоса.

Адмирала с большими усилиями, разорвав на нем платье, протащили сквозь узкое отверстие заклиненной двери на кормовой срез и уж хотели подвязывать к плоту, когда Коломей цев сделал то, что можно сделать только раз в жизни, только по вдохновению... Сухопутные читатели, конечно, не смогут представить себе весь риск маневра, но морякам оно должно быть понятно. Он пристал к наветренному борту искалеченного броненосца с его повисшими, исковерканными пушечными полупортиками, торчащими враздрай орудиями и перебитыми стрелами сетевого ограждения...(Подойти с подветра не было никакой возможности -- туда несло весь дым и все пламя пожара) Мотаясь на волне, миноносец то поднимался своей палубой почти в уровень со срезом, то уходил далеко вниз, то отбрасывался от броненосца, то стремительно размахивался в его сторону, каждое мгновение рискуя пропороть свой тонкий борт о любой выступ неподвижной громады.

Адмирала поспешно протащили на руках с кормового на носовой срез узким проходом между башней и раскаленным бортом верхней батареи и отсюда по спинам людей, стоявших на откинутом полупортике и цеплявшихся по борту, спустили, почти сбросили на миноносец, выбрав момент, когда этот последний поднялся на волне и мотнулся в нашу сторону.

– - Ура! Адмирал на миноносце! Ура! -- закричал Курсель, махая фуражкой...

– - Ура! -- загремело кругом.

Как я, с моими порчеными ногами, попал на миноносец -- не помню... Помню только, как, лежа на горячем кожухе между трубами, смотрел, не отрывая глаз, на "Суворов"...

Это были мгновения, которые уже никогда не изглаживаются из памяти...

Миноносец у борта "Суворова" подвергался опасности не только разбиться. Как "Суворов", так и "Камчатка" все еще энергично расстреливались японцами; на миноносце уже были и убитые и раненные осколками, а один удачный снаряд каждое мгновение мог пустить его ко дну...

– - Отваливайте скорее! -- кричал со среза Курсель...

– - Не теряйте минуты! Отваливайте! Не утопите адмирала! -- ревел Богданов, перевесившись за борт и грозя кулаком Коломейцеву...

– - Отваливай! отваливай! -- вторила ему, махая фуражками, команда, вылезшая на срез, выглядывавшая из портов батареи...

Выбрав момент, когда миноносец откинуло от борта, Коломейцев дал задний ход...

Прощальное "ура!" неслось с "Суворова"...

Я сказал -- с "Суворова"... Но кто бы узнал в этой искалеченной громаде, окутанной дымом и пламенем пожара, недавно грозный броненосец...

Грот-мачта была сбита на половине высоты; фок-мачты и обеих труб не было вовсе; возвышенные мостики и переходы были словно срезаны, и вместо них над палубой подымались бесформенные груды исковерканного железа; левый борт низко склонился к воде, а с правой стороны широкой полосой краснела подводная часть, обнажившаяся вследствие крена; в бесчисленных пробоинах бушевало пламя пожара...

Миноносец быстро удалялся, преследуемый оживленным огнем заметивших его японцев...

Было 5 ч. 30 мин. пополудни.

Напомню уже сказанное: до последнего момента никто из нас не имел ясного представления о тяжести ран, полученных адмиралом, а потому на "Буйном" первый вопрос был -- на какой корабль везти адмирала для дальнейшего командования эскадрой? Но когда фельдшер, Петр Кудинов, приступил к оказанию ему первой помощи, то положение сразу определилось. Кудинов решительно заявил, что опасается за жизнь адмирала; что осколок черепа вогнан внутрь, а потому всякий толчок может быть гибельным и при тех условиях погоды, какие были, -- свежий ветер и порядочная волна -- невозможно передавать его на какой-нибудь корабль; кроме того, на ногах он держаться не может, а общее состояние -- упадок сил, забытье, временами бред и краткие проблески сознания -- делают его неспособным к какой-либо деятельности.

На "Буйном" с кожуха, на который я попал первоначально, я перебрался на мостик; но тут оказалось, что на качке ноги меня совсем не держат. Пришлось лечь. Однако лежа я так мешал всем, находившимся при управлении, что командир дружески посоветовал мне убраться куда-нибудь, хоть... на перевязку.

В это время мы догоняли эскадру, и флаг-капитан, решив, что раньше, чем делать какой-либо сигнал, все-таки надо спросить мнение адмирала, поручил это мне. С большими затруднениями пробравшись на корму и спустившись по трапу, я заглянул в капитанскую каюту.

Фельдшер заканчивал перевязку. Адмирал лежал на койке неподвижно с полузакрытыми глазами, но был в сознании.

Окликнув его, я спросил, чувствует ли он себя в силах продолжать командование эскадрой и на какой корабль прикажет себя везти?

Адмирал с трудом повернул голову в мою сторону и некоторое время точно усиливался что-то вспомнить...

– - Нет... куда же... сами видите... командование -- Небогатову... -- глухо проговорил он и, вдруг оживившись, с внезапной вспышкой энергии добавил: -- Идти эскадрой! Владивосток! Курс NO 234!.. -- и снова впал в забытье...