– Затхлость, – ответила я. – Пыль. Грязь. Сырость. Крысы и кошки.

– Свечной воск, – добавила Элизабет, – но свеча у вас в руках. И запах какого-то алкоголя, не вина.

– Очевидно, – не удержалась я от колкости, – я провела слишком мало времени в борделях, изобилующих алкоголем и свечами, чтобы натаскать нюх на запах порочности.

– Лучше не поминай порочность, Нелл, – посоветовала мне Ирен язвительно. – Я искренне надеюсь, что именно ее скупые следы мы найдем в конце этого коридора.

– Скупые?

– Ну, если следов не будет совсем, это никак не поможет нашему расследованию.

Кажется, я остановилась. Во всяком случае, Элизабет наткнулась на меня сзади, пересчитав мне ребра своей тростью.

Я протестующе мяукнула – единственный звук, на который я отважилась в данных обстоятельствах. Если наша троица привлечет к себе внимание жандармов, это произойдет не по моей вине!

– Почувствуйте свежий влажный воздух! – Тон Ирен напоминал восторг пассажира быстроходного катера или одного из тех больших двухпалубных пароходов, которые возят экскурсантов и туристов вверх и вниз по изогнутому руслу Сены.

– Мы рядом с канализацией, – предсказала я себе под нос.

Очевидно, мой комментарий был не столь тихим, как я рассчитывала, потому что Элизабет восхищенно повторила ключевое слово вслед за мной:

– Канализация. Ну конечно.

Ирен снова повела нас вперед, воздержавшись от комментариев.

Через минуту шахта расширилась до пещеры, и Ирен остановилась. Ее маленькая свеча давала достаточно света, чтобы как следует разглядеть место, в котором мы оказались.

Вонь была невыносимой: этакий буйабесс [109] , в котором главной и самой неприятной нотой служил запах рыбы. В прискорбной смеси ароматов мой нос распознал кровь, пот и мочу – худшее, что можно встретить в деревенском хлеву и в самых ужасных городских трущобах.

И над всем этим парил «свежий» воздух канализации, усиливая сочетание зловонных запахов, как туалетная вода оживляет саше сухих лепестков роз. Только здесь нас окружал запах гниения.

Я покосилась на неровные стены, надеясь, что не увижу никаких аккуратных груд костей и что на полу меня не ждет куча тряпья.

И я была вознаграждена по обоим пунктам! Однако ни с того ни с сего я ощутила необъяснимое разочарование. Если здесь ничего нет, то затея Ирен, какой бы она ни была, не удалась.

Зажглась еще одна спичка с тем своеобразным чиркающим звуком, который так странно походит на царапанье когтей животных. Думаю, он напоминал мне крыс, скребущихся внутри стен.

Теперь у Ирен было два зажженных огарка свечи, и один из них она протянула нам.

Элизабет поспешила присвоить его.

В два раза больше света теперь мерцало на выщербленных каменных стенах, и я с удивлением увидела странные буквы и символы, нацарапанные повсюду древесным углем. До чего же неграмотные каракули! Одна выглядела, как «P» с буквой «X» внутри. Другая напоминала повернутую назад «R». Большинство знаков представляло собой лишь бессмысленные волнистые линии.

– Думаете, это пристанище попрошаек? – спросила Элизабет у Ирен.

Примадонна уже продвигалась в темноте, словно дуэлянт держа в вытянутой руке свечу вместо пистолета. На некоторых участках стен не было ничего, кроме мха и плесени, но волны света на каждом шагу открывали новые символы, подобно тому как салфетка для пыли обнажает царапины на красном дереве.

Каракули были удлиненными и колеблющимися; они располагались примерно на уровне талии и, похоже, были написаны кровью, а не углем.

Ирен подошла ближе, внимательно осматривая знаки, а мы с Элизабет встали у нее за спиной.

Надпись была настолько длинной, что Ирен велела девушке поднести к стене вторую свечу, чтобы проследить фразу до конца. Элизабет остановилась, отойдя на пять футов в сторону. Свою свечу примадонна передала мне, а сама склонилась к стене.

– Les juives [110] … – прошептала Ирен на чистейшем французском. – …sont des gens [111] . – Наклонившись, она читала грубо начертанные буквы. И вдруг выпрямилась. – Mon dieu! [112] – Слова надписи, похоже, переключили ее на французский язык. – C’est… – наклонившись, продолжила она, по мере чтения продвигаясь к Элизабет, – que l’on ne blaimera, – бормотала она, – pas pour rien [113] , – закончила она нараспев с религиозным пылом священника и выпрямилась рядом с Элизабет.

Возможно, лишь благодаря свечам у меня возникло неправдоподобное впечатление торжественности, потому что Ирен была не склонна к ритуалам или взыванию к божественной сущности на каком бы то ни было языке.

– Вы понимаете, что это? Что означают эти слова? – спросила примадонна в благоговейной тишине.

– Нет, – призналась я. – Скажи нам.

– В построении той фразы явно было что-то иностранное, – продолжила она, разговаривая больше сама с собой, чем с нами. – И та поспешность, с которой ее стерли…