– Давай еще раз! И ничего не показывай руками своими! Там речь о другом! Сказать о чем?

– Я понимаю, о чем речь, – пожала я плечами.

– Если бы понимала, то не стояла бы такая равнодушная! Давай, вперед. Руки убери вообще куда-нибудь!!! Андрюша, кинь ей реплику!

Раз семь или восемь мы начинали эту сцену. Я видела, что Чукачин совершенно не собирается со мной ее репетировать. Да и зачем? Юлию Филипповну играет Ирка, и будет играть – это распределение давно утверждено, в начале года, играет она в пятьсот раз хуже, чем когда-то Осовицкая, но все равно мило. Она привлекательна и в жизни, и на сцене, а в этой роли – это главное качество.

– Как с тобой тяжело, Кудряшова, – наконец тяжело вздохнул Чукачин, потер себе поочередно грудь, голову и подергал себя за уши и нос. – Тяжело, да. Всё! – крикнул он. – Отдохнула, Гарныденко? Иди, работай! Сидит там, отдыхает… Заставить бы вас всех платить за обучение, побегали бы!

Я осталась на репетиции, несмотря на то что Чукачин несколько раз нервно оборачивался поворачивался и поглядывал на меня, почесываясь, приговаривая что-то. Пару раз он так резко обернулся, как будто я позвала его, и даже спросил:

– Что?!

– Ничего, Леонид Иосифович, – мирно ответила я. – Очень интересно.

Мне правда было интересно, но главное, я хотела в перерыве поговорить с Иркой, рассказать о своих метаниях и страданиях с Никой. Она знала, что у меня любовь, но в подробности я последнее время ее не посвящала. Нику Ирка как-то видела, он приходил за мной пару раз. Покрутилась рядом, посмеялась и шепнула мне на ухо:

– Какая лялечка!

– Кто? – удивилась я.

Ирка засмеялась и, сверкая огромными голубыми глазами, послала шутливый поцелуй Нике. Я-то видела в Нике совершенно демонического мужчину, ну и что, что некрупного. Байрон, Лермонтов, Пушкин – были невысокие… А все мировые тираны? А гениальный Высоцкий? Да сколько изумительных мужчин не выросли до среднего роста! Артисты, певцы, политики, императоры… Плохо ели или плохо жили в детстве, или же просто вся энергия организма ушла не в рост – в талант.

– Ирка! – укоризненно сказала я. – Ника – очень серьезный мужчина, директор театра!

– Я вижу, – так же игриво хихикала Ирка.

Что-то она увидела в Нике свое. Ирка – влюбчивая, поэтому я взяла ее под локоток и увела в девятнадцатую аудиторию, чтобы она не сделала лишнего, не подсунула Нике свой номер телефона, например. Как бы я потом с ней дружила, если бы Ника вдруг решил ей позвонить – просто так, чтобы еще раз убедиться, что вовсе необязательно мужчине вырастать до метра семидесяти трех, чтобы нравиться женщинам. Очень нравиться, до потери себя.

Домой я приехала поздно, уверенная, что Ника звонил сто раз – ведь мы с ним так серьезно еще никогда не разговаривали о наших отношениях. Он испугался, он понял, что я могу уйти.

Я ошиблась, он не звонил вообще. Странно, как странно. Всю ночь я спала некрепко, мне казалось, что он звонит. Я просыпалась, в доме была тишина. Засыпала и снова слышала звонок, один раз даже поговорила с ним. Утром полистала память телефона – нет, конечно, это было во сне. Потому что Ника говорил: «Я тебя люблю, я сейчас приеду, и мы уже никогда не расстанемся. Ведь у меня никого больше, кроме тебя, нет. Я устал от одиночества и холода». И я во сне точно знала, что он говорит правду, что это так и есть. И решала – что же мне делать с моим мужем и сыном, веселым, голубоглазым, почему-то похожим на Ирку. Что мне с ними делать? Ведь я люблю Нику и не могу без него жить. Мою единственную жизнь я должна прожить с ним. Я так долго никого не встречала, мне никто не нравился, потому что я ждала Нику. Волобуев не в счет. Он – человек-солнце. Его можно всю жизнь любить на расстоянии и быть этим счастливой. Есть солнце в небе – и хорошо. Я же не стремлюсь к нему лететь. Знаю – это невозможно.

Ника позвонил мне в неурочное время, когда меня обычно не бывало дома, а его жена, наоборот, бывала. И каким-то чужим сдавленным голосом произнес:

– Тюня, у меня несчастье. Тюня…

– Господи, Ника, что?.. Мама?.. Что, Ника? Не молчи!..

– Моя… жена… моя жена обо всем узнала. Какая-то сволочь позвонила из театра.

Я молчала. Я пока ничего не понимала. У меня стучало в висках, и мозг отказывался воспринимать то, что он говорил.

– Я к тебе больше не приеду, Тюня.

– Ника!..

– Не приеду, пока жена меня не простит.

Не осознавая, что говорю, я ответила:

– И… что мне делать?

– Жди, Тюня, жди, – ответил мне Ника.

Я положила трубку. Нет, так просто не может быть. Почему – несчастье? Ведь, наоборот, хорошо. Не надо больше мучиться. И не надо ничего рассказывать, ведь ему это было трудно. И потом – за что она должна его простить? Они же чужие люди, живут в разных комнатах, это я уже узнала, давно, поэтому он всегда звонит мне ночью, и рано утром. Как – простить? Какое несчастье? А я-то как ответила – «что мне делать»… У меня что, гордости совсем нет? Есть. Но любовь сильнее, чем гордость.

Ника приехал через неделю. И ничего не сказал. Мне почему-то показалось, что Тася его еще не простила. В следующий раз он приехал через месяц, еще более несчастный, чем в прошлый раз.

– Как ты живешь? – спросила я его, провожая, и прислонилась к нему щекой.

– Плохо, – ответил мне Ника. – От встречи до встречи, от взгляда до взгляда.

– Ника, ты любишь меня?

– Она – мать моего ребенка, – ответил мне Ника, – а я тебя люблю.

– Ника…

– Не мучай меня, Тюня, – попросил Ника и больше ко мне в то лето не приезжал.