С безнадежным вздохом Фаулер начинает водить пальцем по кругу, в миллионный раз повторяя:

– Знаешь, было бы проще, если б ты рассказала, что с тобой.

Я хмурю лоб, ясно давая понять, что ловить здесь нечего.

Никогда не забывайте, до чего банальной может быть дорога к стройной фигуре и красоте.

Даже если формально вы достигнете желаемого веса, то все еще можете проиграть.

Хорошего понемножку, учит нас пословица.

Уместно вспомнить ее здесь, в Плезант-Хилле – в ателье, хозяйка которого гонит меня в портняжную операционную. Стараясь удержать на костлявых плечах платье итальянского шифона, я глотаю пятую таблетку «Перкосета», но спазмам она не помеха. Портниха располагает мой скелет перед тройным зеркалом в деревянной раме, вытягивает иголки из помидорной подушечки, и операция «Перекройка» начинается.

Я вцепляюсь тощими пальцами в зеркало и верчусь во все стороны вслед за платьем.

– Не шевелитесь, мисс, а то я вас уколю.

Скорая модная помощь понадобилась час назад в гостиничном номере, когда мой одежный размер упал ниже нуля. Столько суеты с подгонкой и обмеркой – и все к чертям: платье потекло по груди, ребрам и бедрам. На пол.

Я сама виновата. Фаулер предупреждала.

– Если не наберешь вес, эта шняга слетит с тебя на парковке у стадиона, – говорила она за обедом, подталкивая ко мне двойной гамбургер или сэндвич с беконом.

У этой диеты стопроцентная эффективность.

– Наверное, плохо позавтракали, – замечает портниха.

Желтый рифленый сантиметр опоясывает то, что осталось от моей талии. Я пытаюсь разглядеть цифры, но перед глазами стоит пелена, и десны опять кровят.

– У вас случайно нет ксилола? – бормочу я, брызжа кровью на зеркало.

– Никогда не слышала о таком дизайнере, – отвечает портниха. – И об этом Вирзаччо, который вы носите.

Она имеет в виду Версаче.

Я имею в виду оральный антисептик.

Портниха отступает на шаг и любуется своей работой.

– Все-таки красивое платье.

Чего не скажешь о накачанной таблетками мумии, на которую оно напялено. Я смотрю на портниху и по прищуру вижу, как она мысленно примеряет мой наряд на кого-то другого.

Получив заверения, что к завтрашнему вечеру все будет готово, я влезаю в джинсы нулевого размера и XXS-блузку из магазина детских товаров – единственного места, где одежда мне еще подходит.

Демографические данные положили конец всем правилам. Забредя в местную пивнушку за глотком чего-нибудь, чтобы лучше спалось, я утешаю себя: что бы ни ждало впереди, скоро все кончится и я смогу стать собой: толстой, худой или где-то посередине. Посередине было бы в самый раз.

Я надену корону, улыбнусь и помашу.

Но этот жест будет прощальным.

Очнувшись, я не знаю, какой сейчас день недели, а подколки совершенно ни на что не похожи.

– Как себя чувствуете, мисс Притчард? – спрашивает бородатый человечек в белом лабораторном халате. Все его лицо – сплошная морщина. Разочарованные глаза-бусинки кажутся крупнее за стеклами очков. – Не надо стесняться, – продолжает он, укладывая на колени папку с зажимом. – Вопрос отнюдь не риторический.

Мои хрупкие исколотые руки инстинктивно тянутся к животу и нащупывают бинты и трубки под стерильными белыми простынями. Спазмов больше нет, их сменила новая боль на уровне кожи. Пальцы скользят ниже, к тазу, но не могут расшифровать брайлевский алфавит перевязок.

– Мы их извлекли, – сообщает доктор, даже не стараясь скрыть отвращение. Записав что-то в папке, он смотрит на меня с жалостью, как на раненое чудовище (возможно, так и есть). – Скажите, мисс Притчард, восемьдесят девять фунтов вас устраивают или вы хотите поговорить с нашим штатным диетологом?

Это не шутка.

И далеко не первая моя попытка.

Оскорбления поменяли полярность.

От большегрузного склада пончиков до ходячего скелета.

Восемьдесят девять фунтов означают, что я сбросила еще пять, пока была здесь.

– Вы сегодня не отвечаете на вопросы?

Я сжимаю виски и зажмуриваюсь. Высветленные волосы шуршат, будто сухая пшеница. Под веками, как в скороварке, закипают слезы.

– Я должна… была надеть корону… и помахать, – дрожащим голосом отвечаю я, смаргивая соленую влагу.

– Вам это вряд ли понравится. – Доктор вздыхает и, лязгнув стулом, встает. Сжав кирпично-красные губы, он листает папку, вытаскивает фотографию и подносит ее к моим глазам.

– Вы об этом не знали?

Я делаю жеманно-стервозное лицо и трясу головой. Нет, нет, нет, я не хочу это видеть.

– Ему не хватило питания, чтобы выжить. Поэтому и вид суховатый. – Доктор продолжает подсовывать фотографию, куда бы я ни повернулась.

Глаза обжигает боль каждый раз, когда я их закрываю. Снимок почти неразличим за жгучей пеленой.

– Вы не могли не знать о проблеме, – говорит доктор, разглядывая мое болезненное лицо, сухие волосы, шелушащуюся кожу и пустые ногтевые впадины. – Говоря откровенно, вы представляете, насколько были близки к смерти, когда попали сюда?

Я прокручиваю в голове временную шкалу симптомов, пытаясь восстановить всю картину, и рассеянно мотаю головой, потому что, если знать проценты, как знаю их я, цифры не сходятся.