Мать смотрит на меня испуганно и тоже шепчет:

– - Брось... Отец ведь он тебе!..

Но горечь, что скопилась в сердце, кружит голову, подталкивает: хватая мать за шею, я опять шепчу:

– - Мы лучше б жили, верь мне!.. Я пахал бы, Мотя помогала, а ты дома с курами да с разной рухлядью... Я не бил бы вас... Зачем?..

Мать молчит, прижавшись к моему плечу.

– - Или вот что: мне уйти куда-нибудь... Подальше, чтоб не знал он.

– - Ванечка!..

– - Он ведь все равно убьет меня когда-нибудь... Кабы сила, его б надо прикокошить... Топором иль чем-нибудь другим... Бацнул, а потом в навоз... А на улице сказали бы: в Полесье уехал на пять лет...

– - Он здоровый: ты не сладишь...

– - Сонного...

В сенях звякнула щеколда. Кто-то обивал о стенку лапти.

– - Кто там? Если он -- молчи, не сказывай, что я надумал... Приставать будет -- крепись...

Отец пришел из города худой и грязный, влез на печку, не поевши, и уснул. Мы ходили тихо, разговаривая шепотом.

– - Вашего-то били там!
– - прибежала с новостью соседка.
– - Старик Федин сейчас сказывал.

– - Нуко-ся опять!
– - всплеснула мать руками.

Мотя искривилась, глядя в угол, лицо покраснело, по щекам потекли крупные слезы.

– - Их бы надо!
– - сцепив зубы, прошептала она зло.-- За что они?.. Их бы надо!..

– - Что ты, девка, обалдела, не проживши веку?
– - цыкнула соседка.
– - Без пути и там не бьют!..

Оказалось, что в полиции мужиков заставили колоть дрова, но отец наотрез отказался, говоря:

– - Положи цену, зря работать не согласен.

Ключник донес приставу, а пристав отца бил.

– - Я тебя сгною!
– - кричал он.
– - Проси у меня прощенья.

Отец просил.

– - То-то... Пойдешь теперь на работу?

– - Нет.

Пристав снова бил.

– - Становись, разбойник, на коленки!..

Отец становился.

– - Я начальник, -- размахивал руками пристав.
– - Как ты смеешь мне перечить?

Отец молчал, склонив голову. Пристав учил отца до обеда, весь измучился, вспотел, а толку не добился никакого. Рассердившись, затворил его на хлеб и воду и надбавил сроку на неделю.

Дома, на печи, отец лежал недели полторы. Он не охал, не стонал и ни на что не жаловался, лежал вверх лицом и глядел в черный, закоптелый потолок или бесперечь курил. Приходили мужики по делу -- он молчал, оставаясь вдвоем с матерью -- молчал; есть слезал, когда все спали. На четвертый или пятый день у него вышел табак: отец стал курить конопляную мякину вперемешку с полынью.

– - Отлежится на печи-то и опять начнет лупить нас чем попало, -- шепнул я матери.

Та мельком взглянула на меня и не ответила ни слова.

– - И охота же ему курить эту пакость, -- продолжал я, сплевывая, -- душу всю захватывает... Нету табаку -- не надо, подождал бы, когда новый купится.

– - Пошел прочь!
– - рассердилась мать, толкая меня в спину.
– - Тебя не спросили, что курить!..

На второй неделе отец засвистел на печи, потом громко засмеялся, а мы переглянулись. Отец свистел до обеда.

– - Шел бы закусить чего-нибудь, -- сказала мать.-- Что ж ты все лежишь колодой?

Отец засмеялся, но обедать не пошел.

– - Голос подал, значит, встанет, -- сказал я сестре.

Шел великий пост. Пригрело солнышко. С крыш текла капель.

В сумерки ударили к вечерне. Потянулся народ в церковь.

– - Эх ты, мать честная, отец праведный!-- сказал отец, слезая с печки.
– - Принеси, Матреш, цыбарочку водицы.

Он был черен, как араб, седые спутанные волосы его стали от копоти дымчатыми, веки покраснели и разбухли, в бороде торчали перья.

– - Ну, что, как твои дела?
– - спросил он, щекоча меня под подбородком.
– - Много бабок выиграл на масленой?

– - Слава богу, -- сказал я, отодвигаясь.

Отец вымыл лицо, голову, переменил рубаху и причесался. Мать юлила около него, подавая чистую утирку, гребешок и бесперечь советуя:

– - За ухом-то вытри, за ухом-то!.. Обожди, я тебе ножницами подравняю волосы. Постой, Петрей, чуточку!..

Нарядившись, отец сел на коник, поглядел на всех, оперся о стол локтями, склонил голову и снова засвистел, постукивая лаптем о проножку.

– - Бросил бы, старик, -- сказала мать, -- жутко ведь!.. Ну, что же теперь делать? Перестань, пожалуйста!