затем на тылы отступающих обрушилась группа бомбардировщиков, за ними истребители проутюжили

всю колонну из конца в конец. В довершение всего над шоссе прошлись истребители прикрытия.

План атаки был выдержан безукоризненно. Продолжалась она всего минут двадцать. Следом за этим

разгромили эшелоны в Сигуэнсе бомбардировщики. Штурмовики и истребители вновь ударили по еще

не пришедшей в себя «Божьей воле». Поднявшаяся в воздух почти вся авиация итальянцев не в силах

была помешать этому. После двух-трех встреч с истребителями республиканцев «Фиаты» вообще

оставили поле боя. Победа была полной.

Вот что скрывалось за короткими строчками газетного сообщения, которое с волнением читали в те дни

во многих странах мира: «Разгром 2-й и 3-й дивизии итальянцев начался после того, как была введена в

действие правительственная авиация».

Весть о победе под Гвадалахарой всколыхнула [80] мир. Значит, против фашистов можно не только

выстоять, но их можно еще и побить!

Особенно сильное впечатление произвели на всех действия авиации. Их анализировали, оценивали, сравнивали, сопоставляли крупнейшие авиационные авторитеты мира. Ведь они опрокидывали многие

теоретические положения, заставляя по-новому взглянуть на роль и возможности авиации. И спустя

двадцать пять лет, несмотря на то что за это время успела начаться и закончиться вторая мировая война, французский генерал Пиоле пишет: «Участвовавшие в битве советские добровольческие авиагруппы

обеспечили неоспоримое господство в воздухе. Показали высокое мастерство, прекрасную

маневренность, энергичное руководство со стороны своего командования, хорошую выучку в части атак

с бреющего полета».

И далее французский генерал замечает: «...атаки под Гвадалахарой произвели сильное впечатление на

немецкий легион «Кондор». Командующий советскими авиационными частями замечательно

воспользовался обстановкой, правильно ее оценив, проявив дерзость чрезмерную».

Дуглас, как мы видели, был не только организатором всей операции, он и сам принимал в ней

непосредственное участие.

Через несколько месяцев после того как отгремели последние залпы на Гвадалахарском фронте, теплой

июньской ночью в квартире Смушкевича в Витебске раздался телефонный звонок. Жена взяла трубку и

услышала далекий, но такой долгожданный голос:

— Здравствуй, я здесь... Нет, еще не в Витебске, но все-таки уже дома... Тороплюсь в Москву. Утром буду

в Орше... Встречай меня там. [81]

Все это время его семья жила только одной мыслью: как там? Для миллионов людей в те дни это был

вопрос, который они каждый день задавали друг другу. Но для нее он имел еще и свой, особый смысл.

Письма от него были очень кратки. «Ходи в театр. Развлекайся, веселись. Смотри за детьми. Я

обязательно вернусь».

У двери позвонили. Друзья уже знали обо всем.

— Скорей, скорей! Надо успеть, — поторопил командовавший в отсутствие Смушкевича бригадой

начальник штаба Миньков.

Внизу пофыркивал подаренный в свое время Якову Владимировичу Уборевичем «газик».

Уже рассветало. По дороге к Орше было еще тихо. Лишь навстречу в облаке пыли неслась какая-то

машина. Она поравнялась с «газиком» и остановилась.

От машины бежал человек в сером штатском костюме. Она еще никогда не видела мужа в штатском. Это

был он.

Через день он улетел. А на следующее утро позвонил из Москвы: «Включай радио...»

Было совсем рано. Вначале в приемнике отшумела Красная площадь. Затем шесть раз пробили куранты.

Ее охватило нетерпение. Ну, что там?

— Доброе утро, — сказал диктор.

— Доброе, — машинально произнесла она. Потом подумала и решила разбудить дочку. Та недовольно

посмотрела на мать, но, увидев ее какое-то особенное в это утро лицо, села на кровати, протирая глаза.

— Указ Всесоюзного Центрального Исполнительного Комитета... — начал диктор.

В комнате воцарилась тишина.

— За образцовое выполнение специального задания правительства по укреплению оборонной мощи [82]