Алесь смотрел на Анежку и видел, что эти шутки ей не очень нравятся. К тому же он боялся, что девчата сейчас встанут, пойдут полоть и ему не удастся перемолвиться с Анежкой, намекнуть, что ему хочется встретиться снова. И потому, уклонившись от шуток Восилене, он заговорил всерьез:

— Хорошая молодежь у вас... Хорошие хлопцы да девчата и у нас... Почему бы нам не встречаться вместе? Например, в клубе песни петь? У нас есть Павлюк Ярошка, так он руководит хором не хуже городского артиста.

— А к нему да нашу Анежку, — снова пошутила тетка Восилене.

Анежка промолчала. За нее ответил Алесь:

— Так и Анежка будет петь, если мы организуем совместный хор?

— Как вам сказать... не знаю, — смутилась она.

— А мы пойдем! Пойдем! — загудели хором девчата.

— Куда это вы пойдете? — раздался внезапно голос позади.

Все обернулись и увидели Юозаса Мешкялиса, председателя колхоза.

— В Долгое пойдем... Петь, танцевать там будем!

— Что ж, это хорошее дело, — одобрил, здороваясь с Алесем, Юозас Мешкялис. — Но товарищ Иванюта, видимо, не за песнями к нам пришел, и мне кажется, прежде чем пойти танцевать, нам придется с ним поработать...

— Правду сказали, товарищ Мешкялис. Я пришел к вам, чтобы поговорить об этом.

— А в чем дело?

— Нужны лес и кирпич.

— С лесом, может быть, придется немного подождать, а кирпич начнем возить завтра же...

Алесю было радостно, что Мешкялис так охотно берется за работу, не то что долговский председатель Самусевич.

И Анежка, стараясь не выдавать себя, следила за Алесем. Ей нравился этот молодой инженер, с таким простым и добрым лицом. Еще тогда, на Антоновом лугу, ей показалось, что Алесь наблюдает за ней. Это было очень приятно, но тогда она не была вполне уверена в этом. А сегодня... Заметила, какое огорчение отразилось в глазах Алеся, когда она не ответила согласием на приглашение в Долгое. Но есть вечная девичья хитрость — раньше срока себя не выдавать. Все время Анежка присматривалась к Алесю, ей по душе были его загорелое, обветренное лицо, светлые волосы, его голубые глаза, смотревшие так доверчиво и тепло. Даже рубашка на нем была особенной — ни у кого в «Пергале» нет такого узора, таких ярких цветов, вышитых крестом и елочкой. И ей тоже захотелось пойти в Долгое вместе с девчатами. Но как это сделать, чтобы не обиделись родители?

Придумать Анежка так ничего и не успела, потому что Мешкялис начал торопить девчат. Они поднялись, с ними и Анежка, только вдова Восилене еще осталась сидеть. Алесю было жаль, что так быстро оборвалась встреча. Хотелось если уж не поговорить, то хотя бы подольше побыть возле Анежки.

Но Мешкялис посоветовал и Восилене приниматься за дело.

— Пойдем поговорим, чего и сколько нужно от нас. — И председатель повел Алеся и Йонаса на хутор.

— Очень прошу зайти ко мне, — пригласил Йонас.

— А почему бы и нет? — оживился Мешкялис и запел вполголоса шутливую песенку:

— Как раз для председателя песенка, — усмехнулся Йонас.

— А ну вас!.. Что ж, председателю и пошутить нельзя? Ну, пошли быстрее! — скомандовал Мешкялис.

Наступила та предвечерняя пора, когда все вокруг затихает. Ветер стих, на дубах, ольхах и орешнике застыли ветви. Еле-еле прошелестели листья на осинках, только потому, как показалось Алесю, что прошли рядом люди. Деревья стояли задумчивые, пронизанные солнечными лучами и словно гадали, что их ожидает в сумраке наступающей ночи. Цветы и травы замерли в ожидании чего-то. Тихо. Только одинокие шмели продолжали гудеть басовито. Такие предвечерние часы наводят на размышления и на сердечные разговоры. Юозасу Мешкялису, по-видимому, сегодня тоже хотелось поговорить, и он был рад новому человеку.

— Просто не верится, — заговорил он, — что так мирно и тихо кругом. Если бы не надо было идти, так, кажется, прислонился бы к этим деревьям и сидел бы, слушал бы... тишину слушал! Правду я говорю? А было время, я думал, что никогда уже на земле покоя не будет...

Юозас любил рассказывать о своей службе в Литовской дивизии и временами, по правде говоря, немного приукрашивал. Йонас знал эту слабость своего председателя, но сегодня, ради Алеся, не хотел прерывать его рассказа.

— Да, браточки, когда я бежал отсюда в первый день войны, так думал — всему конец. Куда ни глянешь — беда. Сзади бьют, справа бьют, слева бьют... С неба тоже дают духу... И спереди нащупывают!

— А кто же спереди? — усмехнулся Йонас.

— А не знаешь, так и молчи! Проклятые сметоновцы, вот кто был спереди. Они растерявшемуся человеку и опомниться не давали. А мне что было делать? Я уже тогда сельским депутатом был. Такие сметоновцам на самый зуб, хлебом не корми. Еле вырвался я отсюда. Я вам скажу, когда подошел под Оршу, так аж вздохнул. Там тоже не мед был, но зато хоть этих проклятых сметоновцев не было. А потом закружился я, как в виру. Да и не диво — велика советская земля! Где я только не был, чего только не делал! Сначала осел я неподалеку, но, признаться, не плохо. В совхозе около Смоленска остановился. Конюхом там был. Местность красивая, как вот у нас, только озера нет, но не всем же при озере жить.

Алесь слушал Мешкялиса и думал о своем. Он не боялся пропустить чего-нибудь из разговора Мешкялиса, потому что много слушал рассказов о войне от разных людей и все истории чем-то походили одна на другую. Он шел по обочине дороги, сбивая палочкой головки клевера и пырея, и раздумывал: «Придет ли Анежка, если Ярошка попросит ее петь в хоре?» А Мешкялис меж тем продолжал свой рассказ:

— Так я в том совхозе и думал оставаться. А проклятый Гитлер по-другому думал... Пришлось менять место. Из совхоза попал на завод под Саратовом. Даром что никогда до войны на заводе не работал, а быстро пошел в гору. Через несколько месяцев хороший разряд имел...