Шрифт:
— Но-о! — продолжал нахлестывать лошадь Лайзан.
Впереди уже показалась башня.
Почти на галопе влетел он во двор Каспара, и его старые глаза сразу заметили недоброе. Каспар сидел во дворе, опустив голову на руки, около него с беспомощным видом стоял доктор из района.
— Поздно уже... — сказал он Лайзану и Милкусу.
Коллеги-врачи отошли в сторону и начали один из тех разговоров, в которых непосвященные не могут понять ровно ничего.
Лайзан вошел в хату. Там уже было полно женщин. Одни успокаивали детей, посадив их в уголок на лавку, другие хлопотали около умершей, которая лежала на кровати. На губах Аустры застыло недоумение, словно в последнюю минуту она почувствовала облегчение своим страданиям и еще не могла поверить этому. Черный платок, покрывавший голову, еще более оттенял восковую желтизну лица. Работящие руки, с которых даже за время долгой болезни не сошли мозоли и трещинки, теперь лежали спокойно, уложенные крест-накрест. В изголовье на табуретке сидела Визма. Она словно онемела, ничего не говорила, не отвечала на обращенные к ней вопросы женщин и только не сводила глаз с лица матери. В хате было душно, пахло мятой и хвоей.
Ян Лайзан, сняв шапку, стоял у порога. Он долго всматривался в лицо Аустры. Казалось, ничто в ней не изменилось. «Не забывайте моих детей!» — вот и все, что мог он прочитать на этом неподвижном лице.
Ему тяжело было смотреть на детей, сбившихся в углу, но он ничего не придумал сказать в утешение и вышел. Езуп Юрканс уже сидел на возу, а позади него, продолжая разговаривать, устроились врачи. Каспар попрощался с ними, и подвода скрылась за липовыми саженцами.
— Дед, — позвал Лайзана Каспар, — хоть бы ты домовину ей сделал...
— А кто ж, как не я? — удивился Лайзан.
К Лайзану подбежал маленький Томас. Он заметил деда, как только тот приехал, все время ожидал его и теперь доверчиво прижался к нему.
Лайзан погладил мальчика по головке.
— Пойдем со мной, Томас!
Лайзан вел мальчика по дороге к столярне и думал: «Бедный ребенок, он даже не понимает, что случилось...» Лайзан открыл дверь мастерской, и на него пахнуло знакомым приятным запахом. Уже больше двух недель не работал он здесь. Все, что не унес с собой на строительство, лежало на своем месте и словно ожидало его. Сняв с полки деревянный кораблик с парусами, старик отдал его Томасу.
— На! И беги забавляйся!..
Босые ножки Томаса затопали по стежке.
— Твое все впереди, — вздохнул Лайзан и пошел выбирать доски для гроба.
Работал он не торопясь, тщательно. После жены Аустра была для него самой дорогой женщиной. Она не раз помогала старику, особенно когда тот остался одиноким, — сварит ему в своей печи обед, постирает рубашку, пришьет пуговицу. Но разве только в этом дело? Она вообще была ему по сердцу за ее тихий характер и доброту. И вот ее нет... Старик выбирает сухую сосновую доску и кладет на верстак. Прищуренным глазом проверяет закраек и привычным движением пускает фуганок. Желтоватые стружки с тихим шелестом сыплются на пол...
Хочется ему сделать для Аустры домовину просторную и крепкую. Досталось ей хлопот в жизни, пусть теперь эта последняя ее хата стоит в земле долго, напоминая смолистым запахом вот эти сосны и ели, что тревожно шумят над крышей столярни.
Пришел в мастерскую и молча присел на колоду задумавшийся Каспар. Лайзану казалось, что лицо его сильно постарело за одну ночь. Много, видать, передумал этот человек. Старик отложил доску в сторону, подошел к Каспару.
— Давай закурим...
Молча свернули цигарки и прикурили от одной спички. Два дымка поплыли в воздухе. Лайзан положил темную, жилистую руку на руку Каспара.
— Тяжко тебе, Каспар?
— Тяжко, дед.
— И я вот так похоронил жену, Каспар... Все люди живут, и все умирают. Знаю, нелегко тебе... Но что же делать? Нам надо жить. Много дела у тебя, Каспар. И колхоз, и дети, и строительство...
— Спасибо, дед, за доброе слово...
— Иди к детям, Каспар! А я тут один справлюсь...
И снова падали на иол стружки, и снова текли думы, и тревожно шумели над крышей мастерской сосны и ели...
XIV
Потянули над Долгим холодные ветры, а у долговских жителей наступила самая горячая пора. «Не приберешь — зимой не пожуешь!» — говорят старые люди. Две недели перекликались молотилки на токах, как струи воды на мельнице текли рожь, пшеница, ячмень.
Соседи ездили к соседям на телегах, а случалось, и в лодках, приглядывались и все записывали в блокноты — готовились подводить итоги социалистического соревнования. В воскресенье до глубокой ночи заседали все три правления вместе. Немало было споров. Каждому лестно было занять первое место. Но отдать кому-нибудь предпочтение было трудно — у одних хорошо одно, у других другое, а решительного перевеса ни за кем не было. Неожиданно все решил небольшой опытный участок кукурузы, который вырастили в колхозе имени Райниса.
— Постой, — закипятился Мешкялис, — где ты ее взял, Каспар? Мы не видели кукурузы на твоих полях!
— Да я сеял-то ее на торфянике за лесом, туда и не заглянул никто.
— Что же ты нам ничего не сказал?
— Да я сам не знал, что из этого получится... Послушался районного агронома, заезжал он ко мне весной...
Колхозу Райниса и присудили первое место, несмотря на то что в Долгом был получен хороший урожай нового сорта пшеницы. Наступала пора и Захару Рудаку расквитаться с Мешкялисом — в обмен на товарное зерно он нагрузил ему несколько мешков высокосортной семенной пшеницы.