— Когда война началась, мама в отпуску была. Мы жили у бабушки в

деревне. В октябре немцы пришли. Когда немцы оборону на Десне прорвали,

мама пришла и говорит: «Надо эвакуироваться». Мы отъехали километров

тридцать, и тут немцы. Там их разведка, что ли. На танкетках подъехали. А с

нами учитель был, тоже коммунист, Сергей Андреевич. Его немцы повесили.

Прямо у нас на глазах. Это вот я первый раз увидела, как немцы шли, и первую

смерть увидела. Потом мы домой вернулись. А там все разбито, ульи разорены.

Бабушку немцы избили, она через несколько дней умерла. У нас на чердаке книги

лежали партийные тома Ленина, Сталина. Ну, они все: «Коммунист! Коммунист!»

И избили ее сильно. А в феврале сорок второго года маму расстреляли. У меня

день рождения был. А утром прямо мама глядит в окно: «Ой, немцы сюда идут!»

В дом зашли и прямо маме говорят: «Хальт! Хальт! Собирайся. Коммунист —

капут!» И всех нас вывели, и маму прямо у речки расстреляли. И не разрешили

хоронить. Мама целую неделю лежала на снегу. Потом уже пришли партизаны,

гроб сбили и повезли хоронить. Так немцы их стали обстреливать. Так мы не

успели маму закопать. Гроб в могилу опустили, а закопать не успели. Потом уже

партизаны к нам пришли, сказали, что, мол, закопали они нашу маму. А летом

этого же года партизаны забрали нас всех, все село в лес. А село наше немцы

сожгли.

— А отец ваш где был?

А отца забрали на фронт. У нас за старшую сестра Шура была. А так нас

четыре сестры было. Еще Нина была и младшая Оля. Ей всего два годика было.

Она маму и не помнит. А потом каратели нас окружили и снова в село погнали. А

весной сорок третьего года погнали нас в лагерь, в Починский район. Сколько

6

народу в дороге поумирало! Нас ведь и не кормили почти. Люди пухнуть стали.

Дочка у Шуры, Валя, у нее вот ручки вот такие были, давнёшь пальцем, и прямо

ямки остаются. А если кто в дороге падал или даже споткнется, немец подойдет и

с автомата убивал. А кто там остался, дочка или мать, дальше погнали. Прибыли

мы на станцию Почин, поселили в школу. Жители тут стали собирать нам

продукты, по буханке хлеба, по двадцать штук яиц на семью. Кто сколько может. А

потом стали приезжать полицаи, отбирать себе людей для работы. Мы попали в

деревню Поповка. Нину взяли детей нянчить, а нас с Шурой на работу. Там

картошку сажать, потом жать. Правда кормили, а когда сжали, то еще и хлебом

платили. А в октябре сорок третьего пришли наши.

Это происходило на Брянщине. А вот рассказ о событиях в Белоруссии:

— Немцы у нас не жили. Но когда приезжали, надо было им хлеб отдавать.

Мы его закапывали. Осенью делали ящики такие и закапывали. В общем,

прятали. Если увидят — отбирали. Вот так и пробежали три года. Ночью дома,

днем в лесу. Только старые и малые оставались. Вот у матери была девочка

маленькая, сестра моя, ей был месяц всего, она не бегала. Дома оставалась.

Дом охраняла (смеется). И вот в сорок втором, что ли, их собрали всех, кто не

успел убежать, собрали всех в церкви, заперли, по домам проверили, кто есть, и

через дом подожгли. Вот тогда и наш дом сгорел. Потом куда-то в дальний

гарнизон их пешком сгоняли. Кто босиком, кто как. А был уже ноябрь месяц,

заморозки уже. И оттуда отправили старых и малых назад, а оставили более

молодых. И отправили на работу окопы рыть. В общем на разные работы

оборонительные. А часть отправили в Германию... Я как вспомню, это страшное

дело! Это оккупация. Потому что не чувствуешь себя человеком. Вот придут или

сегодня или завтра и расстреляют. Постоянно евреев забирали. Их соберут,

окольцуют и потом самих же заставляют рыть яму, и их же расстреливают.

Оккупация — это страшное дело. Это жуть. Тогда за любую ерунду могли

расстрелять. Одного расстреляли за то, что цигарку из советской газеты скрутил.

Говорят, был связан с партизанами. А у него газета еще довоенная была

(Зинаида Иосифовна Опенько, 1928 года рождения, уроженка Витебской

области).

«Справка