Шрифт:
И тут произошло то, чего Игорь никак не ожидал. Поезд замедлил свой бег и наконец совсем остановился. Впереди был закрыт семафор.
Семафорные огни! Красные, тревожно-воспаленные, и зеленые, спокойно-лукавые, как кошачий глаз!
Как много событий, крупных и мелких, драматических и комических, происходило в пути с человеком лишь потому, что семафор оказывался закрытым, или, напротив, путь был свободен!
В общей свалке про Игоря — виновника ее — в теплушке забыли. А ему и не хотелось, чтобы про него вспомнили. Когда эшелон остановился, он, не раздумывая ни секунды, мысленно сказав «прости» своему клетчатому саквояжу, спрыгнул на полотно и, пригибаясь, побежал вдоль вагонов.
13. ИВАН ЕГОРОВИЧ
Каждый, кто ездил в товарных поездах, знает цену вагону с площадкой.
Летом ехать на площадке одно удовольствие! Сиди себе, поставив ноги на ступеньку, дыши степным ветром, напоенным извечным горьким духом полыни, да считай мелькающие телеграфные столбы. Милое дело! Зимой, конечно, хуже, но и зимой площадка товарного вагона — неплохое прибежище для невзыскательного путешественника. Если он к тому же еще и тепло одет!
Хвостовой вагон был с площадкой. И на ней — только один человек, в громадной, до пят, овчинной шубе и в капелюхе. Игорь обрадовался и быстро забрался на площадку.
— Куда?! — загородил ему дорогу человек в капелюхе с фонарем в руке. — Ну-ка, слезай, брат!
— Мне недалеко!
— Слезай, слезай. Не разрешается тут никому ехать. Тормозной вагон. Нельзя.
— Я не слезу!
— Как это «не слезу»?! — грозно сказал кондуктор, наступая на Игоря.
Состав дернулся.
Кондуктор положил руку на плечо Игоря, слегка подтолкнул его:
— Сходи, малый, скорей, пока ход тихий!
Нервы Игоря не выдержали. Он сбросил со своего плеча руку кондуктора и, уже не отдавая себе отчета в том, что говорит и что делает, стал рвать из ножен шашку. А она, как назло, не вытаскивалась.
— Не сметь! — кричал Игорь противным рыдающе-визгливым голосом, продолжая дергать проклятую неподатливую шашку. — Вы не смеете!.. Я вас зарублю!
Однако на кондуктора эта страшная угроза почему-то не подействовала. Он даже с места не сдвинулся, когда Игорю наконец удалось выдернуть из ножен свою докторскую «селедку». Он грозно занес ее над головой человека в капелюхе, но в следующую секунду обнаженная шашка оказалась в руках кондуктора. Тот хозяйственно проверил лезвие большим пальцем, покачал головой.
— Надо, брат, оружию в порядке содержать! — наставительно сказал кондуктор совершенно подавленному Игорю. — Эх ты, Аника-воин!
И одним взмахом вложил тупую шашку обратно в ножны.
Слезы хлынули из глаз Игоря. Отвернувшись от кондуктора, он ревел, как первоклассник, откровенно, навзрыд, шмыгая носом и вытирая слезы колючим рукавом шинели. Боже, какой стыд, какой позор!
Вдруг он почувствовал, что на плечо его снова легла тяжелая рука. Но теперь эта рука не толкала его, в ее тяжести была успокаивающая ласка.
Игорь обернулся и только сейчас увидел лицо человека в капелюхе.
Мягкие черты, на носу и на щеках мелкие оспинки, глаза спокойные, с доброй смешинкой, небольшие, распушенные на концах («Как у папы!» — подумал Игорь) усы.
— Солдат по уставу должен вид иметь бодрый и молодцеватый, — сказал кондуктор, — а ты, брат, разлимонился и похож сейчас, извини уж меня, на мокрого куренка. Это нехорошо. Соколом гляди, доблестный воин!
И так много было располагающей проницательной доброты в лице кондуктора, в его улыбке, в его необидных насмешливых словах, что Игорь тоже улыбнулся сквозь слезы и неожиданно для себя самого сказал:
— Я, собственно, не воин! Я в Ростов ездил к брату, а теперь домой добираюсь!
— За каким же дьяволом тебя в Ростов носило в такое время?
Игорь кое-как объяснил, «за каким дьяволом» его носило в Ростов.
Кондуктор полез в карман своей необъятной шубы, достал кусок свиного сала и ломоть хлеба, подал Игорю:
— Закуси-ка! Небось голодный, как собака.
Игорь стал жадно есть.
…Бывают люди, не умеющие слушать другого человека. Они могут быть хорошими, милыми, симпатичными, но вот этим драгоценным человеческим даром не обладают вовсе. Они умеют слушать, увы, только самих себя.
Иван Егорович — так звали кондуктора — умел слушать. А Игорю сейчас нужен был именно такой собеседник.
Они стояли рядом на тормозной площадке, глядели вниз на убегающие рельсы, и Игорь рассказывал кондуктору все: про смерть отца, про Диму, про свою поездку в Ростов и про все свои приключения и переживания.
Иван Егорович слушал очень внимательно, не перебивая, лишь иногда задавал вопрос или вставлял словечко.
Игорь закончил свою исповедь и замолчал. Некоторое время молчал и Иван Егорович.