Именно так: жалким подобием римских легионов. Как и сам Муссолини, откровенно проигрывавший не только Гитлеру и Сталину, но даже хромоногому коротышке Черчиллю. И вот этого истинные офицеры, грезившие по-настоящему сильной Италией с по-настоящему сильной армией, простить Муссолини не могли.

«Тем не менее, — признался себе капитан, — этот человек все еще продолжает оставаться грозным символом Рима. Даже сейчас, здесь, уже без власти, без войска, без надежды на завтрашний день. Иначе какого дьявола его бы прятали, переводя с корабля на вершину какой-то мрачной горы?»

Забывшись, Ринченци задумчиво смотрел на стоящего к нему в профиль Муссолини, однако тот был слишком погружен в свои мысли, чтобы откликаться на чужие. И так продолжалось долго. Достаточно долго для того, чтобы двое пленников Абруццо могли еще раз сделать шаг навстречу друг другу. Но вместо этого Муссолини сошел с каменистого холма и ступил на тропу. Капитан сразу же насторожился. Он прекрасно помнил, что перед ним стояло три задачи: не позволять дуче беседовать с солдатами, не допустить, чтобы он приблизился к канатке, и не дать ему броситься со скалы.

Пройдя несколько метров, дуче, однако, не решился приблизиться к канатной дороге, сошел с троцы и направился к возвышавшейся над ущельем небольшой площадке, охваченной двумя, очень напоминающими осколки снарядов, скалами.

Когда до края ущелья оставалось шагов пять-шесть, капитан, все еще стоявший на месте и следивший за каждым движением дуче, вздрогнул и, насколько мог громко, прокашлялся.

Он хотел окликнуть дуче. Предложить, нет, приказать ему остановиться.

Но ведь это еще нужно было иметь мужество — прикрикнуть на самого вождя Италии. Еще надо было набраться храбрости потребовать от него остановиться вообще, что-либо потребовать от самого Муссолини.

Родовое поместье Штуберов находилось в каких-нибудь ста пятидесяти километрах северо-западнее Берлина. Однако попытка добраться сейчас туда и погостить была бы равноценна попытке откровенного дезертирства. Успеть на аэродром к семи утра, к вылету, он уже никак не сумел бы. Так что хочешь не хочешь, а ночь действительно придется провести в офицерском отеле аэродрома.

Сирены противовоздушной тревоги сработали слишком запоздало, когда армада самолетов противника была уже у города. Штубер, очевидно, оказался единственным, кто, словно застигнутый вторым пришествием Христа, стоял посреди площади и смотрел на надвигавшийся на него клин бомбардировщиков.

— Побойтесь Бога, господин офицер! — прохрипел какой-то старик, пробегавший мимо Штубера и тяжело отзванивавший солдатскими подковами. — В убежище надо. Здесь вам не фронт. Здесь храбрость не нужна.

— Неужели они каждый раз вот так, свободно, прорываются до самого Берлина? — спросил Штубер этого старика, когда они залегли у подножия конной статуи: до бомбоубежища оставалось еще метров сто, а бомбы уже рвались рядом.

— Эх, господин офицер… — все так же натужно хрипел старик, лежа за углом постамента. — Сколько же вы не были в Берлине?

— Безумно долго, отец.

— Тогда скажу откровенно: это происходит почти каждый день. Правда, до сих пор они бомбили в основном окраины. А сегодня вот добрались до центра.

Под гулкое хлопанье зенитных орудий один из самолетов заднего, четвертого, звена вдруг покачнулся и, окутываясь дымом, начал отходить в сторону.

«Майн Гот! Да ведь в городе их и сбивать-то нельзя! — ужаснулся Штубер, только теперь поняв, почему так «лениво» оттявкиваются зенитные орудия. — Падение в центре такой махины окажется пострашнее любого бомбового удара».

— Это англо-американцы осмелели после того, как мы капитулировали в Африке. И особенно — после своей высадки в Италии, — объяснил старик, выждав разрыв бомбы, упавшей по ту сторону площади. — Высадившись там, они окончательно потеряли страх. Надо прежде всего выбить их из Сицилии, иначе войну мы проиграем.

— Только вас и не хватает сейчас в штабе верховного командования вермахта, — скептически ухмыльнулся Штубер.

Совсем рядом, у бордюра, билась в предсмертных судорогах какая-то женщина. Еще несколько секунд назад, обхватив руками небольшую сумку, она бежала прямо к ним. Даже сейчас, умирая, она так и не могла расстаться с ней.

— Таких, как я, старых кайзеровских солдат, не хватает не только там. Уж поверьте мне. Мы-то кое-чему научены жизнью. Только никому эта наша наука не нужна.

«А ведь страной, куда нас собираются забросить, может оказаться вовсе не Россия. Ею вполне может стать Италия! — вдруг осенило Штубера. — Почему бы Скорцени, с его опытом дворцового переворота в Австрии, не испытать свою судьбу при дворе короля Италии?»