— Что, что вы, Ирина Сергеевна? — спросила Вера, почувствовав что-то необычное в ее голосе.

— Ничего, дорогая... Это я, Верунчик, просто так...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Дверь землянки открылась. Ворвавшийся ветер сбросил со стола листы бумаги и разметал их по полу. Вера собрала бумаги, положила на место. «Наградной лист», — прочла она на одном листе, и ее взгляд невольно остановился на имени того, кто стоял первым в списке. К ордену Красного Знамени представлялся Кочетов Николай Остапович. В углу листа была приколота записка, подписанная Хватовым: «Яков Иванович, листы просмотрел, — говорилось в записке. — Все достойны награждения. Следовало бы представить нижеуказанных товарищей к офицерскому званию. Они этого заслуживают». И в этом списке первой тоже стояла фамилия Кочетова.

Взяв несколько наградных листов, Вера села на кровать и, опершись локтем на подушку, стала читать реляции. Она читала их с интересом и восхищалась подвигами этих людей. Все они казались ей необыкновенно храбрыми и бесстрашными.

Невольно ей представился образ Павла Корчагина, мчавшегося на коне в самое пекло сражения... Он скрылся в дыму, и сразу же там загрохотали снаряды.

Задремавшая было Вера в испуге открыла глаза. В комнате было уже темно.

— Вера, ты здесь? — услышала она голос отца. И стены землянки заколыхались от колеблющегося света зажженной им спички. — Поспала?.. Вот и хорошо. Теперь весь вечер проведем вместе. Сейчас обедать будем... — Он подошел к столу и зажег керосиновую лампу.

В землянку с тарелками в руках вошел Никитушкин.

— А я нарочно вас не будил, — сказал он. — Уж очень крепко спали.

Яков Иванович вымыл руки и сел за стол против Веры.

— Я тебя сразу не спросил: что же ты думаешь теперь делать? Опять летать?

— Нет, — сказала Вера и оперлась руками на спинку стула. — Летать, папа, я теперь не могу... Но хочу так же, как и все, защищать Родину...

— Может быть, тебе вернуться в институт? — спросил Яков Иванович. Он говорил спокойно, а у самого все перевернулось в душе — бедная девочка, война уже покалечила ее... Как бы хотелось ему вновь увидеть ее маленькой, взять на руки, успокоить, уберечь...

— Нет, в тыл я не хочу. Понимаешь, папа, как бы тебе сказать... Не могу я жить на свете, если не буду защищать свою страну... Я знаю, ты, как отец, хотел бы мне сказать: «Не смей больше воевать, дочка». Ты так и говоришь, но только более осторожно, хочешь уговорить меня вернуться в институт... Но я уже не та Верушка, что была там, в Белоруссии, даже не та, что была в Москве...

— Какая же ты теперь? — спросил Яков Иванович, приглядываясь к дочери и не узнавая ее.

— Теперь я такая же, как и ты, — фронтовичка! И пока хоть один фашистский солдат будет на нашей земле, я с фронта не уйду!

— Но ведь ты сказала, что летать не можешь. Значит, ты в военной службе ограничена... А другой военно-тыловой специальности у тебя нет...

— Нет, — кивнула головой Вера.

— Что же ты теперь, дочка, задумала?

— Знаешь, папа, достаточно побыть в госпитале и послушать раненых, — уклонилась Вера от прямого ответа, — чтобы прийти к такому решению... И ты, папа, меня не уговаривай!..

— Но пойми, дорогая! Фронт без тыла существовать не может! Тот, кто работает сейчас в тылу, делает то же, что и мы на фронте, — все еще пытался уговорить дочь Яков Иванович. — Ну что, например, ты думаешь делать на фронте? Служить в штабе делопроизводителем?..

— Нет, делопроизводителем тоже не буду...

Вера отодвинула тарелку и, глядя прямо в глаза отцу, сказала:

— Я пойду в тыл врага. И буду там помогать нашей армии и тебе тоже...

— Ты с ума сошла!.. — заволновался Яков Иванович, поднялся с места и стал ходить по землянке. — Ведь это не романтика, это тяжелое, страшно тяжелое и опасное дело!..

— Я все обдумала, папа, — тихо ответила Вера.

— Да понимаешь ли ты, что это такое?!. Там нужны люди с большим разумом, с крепкими нервами, с сильной волей, способные жертвовать собой!.. Словом, люди особой закалки...

— Ты хочешь сказать — коммунисты, — помогла ему Вера.

— ...Да! Хотя бы и беспартийные, но душой и разумом коммунисты! — подтвердил Яков Иванович.

Вера поднялась, подошла к отцу и прижалась к его груди:

— Не беспокойся за меня, папа...

Яков Иванович крепко обнял ее:

— Тяжело мне, доченька... Тяжело мне об этом думать!.. Ведь ты можешь попасть в лапы врагам. Они тебя не пощадят!..

— Я все обдумала, папа! И ко всему готова.

— У меня нет сил согласиться с тобой, — с грустью сказал Яков Иванович. — А ты подумала о маме? Она это не перенесет...

— Мы ей об этом и писать не будем, — ответила Вера. И еще раз взглянула отцу в глаза. — Ведь не будем, правда?

— Не будем... — Яков Иванович подошел к окошку, дребезжащему от разрывов, и некоторое время стоял так, не поворачиваясь к Вере лицом.

Вера подошла к нему сзади, положила руки на плечи. За окном из-за рощи поднималась большая желтая луна.

— Как ты думаешь, папа, там у мамы, в Княжине, луна сейчас тоже стоит так низко?

— Нет, там луна сейчас высоко... В Сибири сейчас полночь.