Чувствуя по себе, как устал Мурза, Иван Фомич несколько раз предлагал ему:

— Иди, притулись к Юре и вздремни чуток.

Но тот твердил одно: надо скорее пробраться в деревню на бугре и разузнать там о партизанах.

— Уж если идти, так только мне, — возразил Гребенюк.

Перед зарей Фомич поднялся, подпоясался веревкой и, засунув за нее топор, отправился в дорогу. Лес еще спал, лишь беспокойная синичка, порхая с ветки на ветку, попискивала, да где-то поодаль чуть слышно что-то позванивало — цзинь, цзинь... «И что бы это могло быть? — приложил старик ладонь к уху, постоял прислушиваясь и осторожно двинулся на этот непонятный звук.

С каждым его шагом «цзинь» становилось звонче. Увидев женщину, доившую корову, замер. Когда она, закончив доение, взяла ведро в руки, кашлянул. Увидев незнакомца, доярка тоже кашлянула, но два раза и посильнее.

— Доброе утро, молодица!

— Не совсем доброе, — горестно ответила она и хлопнула корову по спине. — Ну, Звездочка, пошла!

— Вы из деревни, что на бугре?

— Нет больше деревни, — глухо ответила молодуха и смахнула слезинку. Из-за ели вышел старик, одетый в рваную одежонку.

— Ступай, ребята скулят, — сказал он женщине, а после обратился к Гребенюку: — Куда же, мил человек, с топором-то путь держишь?

— Да вот хочу пробраться на станцию, а если туда нельзя, то и подальше, в сторону Духовщины. Може, там что есть по плотницкой, — ответил Гребенюк.

— Може, табачок есть?

Фомич достал кисет. Степенно скрутили цигарки, задымили.

Так и состоялось знакомство. Старик назвался Тихоном.

За курением рассказал:

— Ночью прибежал Фонька, наш деревенский парень, — он на станции работает — и поведал, что «чапаевцы», стало быть, партизаны, взорвали на Вопце мост. А тут, в округе Игорьевская, Холм-Жирковский и так до самой Андреевской, «Народный мститель» каждую ночь фрицам дрозда дает. А там, — Тихон махнул рукой в сторону северо-востока, — Фонька сказывал, партизаны «Родины» на перегоне Бахметьево — Любинка на железной дороге тоже мост шарахнули, а потом между Осугой и Помельницами эшелон под откос пустили. А это ведь почти под самым носом начальства — в Андреевском-то их большой штаб... — От цигарки остался маленький окурок, а Тихон, морщась от ожога, все еще затягивался. — На этой ветке, почитай, от Владимирской до самого Дурова, фашистам жарко — здесь партизаны генерала Иовлева нет-нет, да так саданут, что аж самому Гитлеру тошно становится... — Тихон снова скрутил цигарку и, дымя ею, продолжал: — А на Вопце важный мост шарахнули, так там целая дивизия застряла. На погрузку она шла. После этого фрицы устроили такой тарарам и по тревоге весь гарнизон подняли. Фонька всех нас предупредил. Зная, чем все это кончается, мы тут же всем селением поднялись и со скотом и со скарбом — в лес... Эх, Фомич, взял бы я в руки клинок и, как бывало в гражданскую, пошел бы рубать головы всем фашистам подряд. Но, друг, не статья. Постановили, нам, двум старикам, остаться и хозяевать, как видишь, и без кола, и без двора, в такую холодюку и под открытым небом.

— А не знаете ли, где сейчас «Дядя Ваня»? — спросил Гребенюк.

— Где «Дядя Ваня», Фомич, не знаю... но где-то в наших лесах, — и, опершись о колено Фомича, доверительно сказал: — Пойдем посмотрим, где вы расположились. Оставайтесь пока на месте и ждите наших.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Еще не успели сгуститься сумерки, как с противоположной стороны дороги, оттуда, где Юра, с наганом наготове, сидел, замаскировавшись в «секрете», появился Тихон, а с ним широкоплечий, но молоденький полицай с чубчиком, и если бы не было с ним Тихона, то, наверное, полицай лежал бы мертвым от Юриной пули. Схватился было за автомат и Мурза, но Гребенюк его удержал. А «полицай» по-простецки со всеми поздоровался и спросил:

— Кто старший?

— Я, Иван Гребенюк, — Фомич приложил руку к козырьку. — А вы кто будете?

— Я, товарищ Гребенюк, партизан Михаил Зябцев, сопровождающий из отряда «Народный мститель».

— Так это же наш, — обрадовался Юра. — От «Дяди Вани»?

— Да, от «Дяди Вани», — и Зябцев перевел взгляд на Гребенюка, чтобы его поторопить: — Не теряйте времени и запрягайте. А то, не ровен час, каратели нагрянут. Они сейчас везде шнырят.

Двигались всю ночь. Партизан шел впереди, так шагах в ста. Иногда он останавливался, и тогда замирали все, вслушиваясь в лесную тишину.

У большака Зябцев спрятал подводу в поросли опушки, а сам вместе с Юрой кустами пробрался к дороге, почти к самому мосту. По большаку, поблескивая притушенными фарами, шла колонна. Казалось, ей не будет конца.

«Что-то у фрицев приключилось, коль ночью, да еще в такую грязюку, поднялись?» — думал про себя Зябцев и, дождавшись, когда мимо прошла последняя машина, хлопнул Юру по плечу:

— Беги!

Юра спружинил и со всех ног помчался, а вскоре послышалось посапывание Соньки, чавканье по грязи ее копыт.

— Давай, Фомич, давай! — Зябцев торопил Гребенюка. И, подперев всем скопом телегу, утопая по колено в грязи, они помогли Соньке одним махом пересечь сплошное месиво большака, затем мост. За мостом резко свернули вправо и — прямо в лес.

— Выдохлись? — спросил Зябцев, которому такие испытания не впервые. — Теперь все. Скоро будем дома.

Зябцев, пройдя три поста, наконец вывел подводу к шалашам, прямо к самому большому, у которого толпились во всем боевом партизаны. По всему чувствовалось, что лагерь чем-то встревожен. Кто-то крикнул:

— Робя! Патроны! Давай сюда!

И вся ватага хлынула к подводе.

— Стой! Не смей трогать! — Зябцев даже схватился за автомат. На его звонкий голос из шалаша вышел, видимо, старший начальник и остановил ватагу:

— Вы чего?

— Да патронов, товарищ комиссар, маловато, — почти в один голос загудели партизаны. — А тут на возу их тысячи.

— Тысячи? — строго глядел на них комиссар. — А вы разве не знаете приказ командира патроны беречь? — Он обошел воз, внимательно его осмотрел и тепло поблагодарил Гребенюка за подарок и отдал распоряжение начальнику боепитания: