Боль напомнила ему о его сегодняшнем дне. Как под конец рабочего дня к нему прибежала Надина подружка Люба и сказала, что Надино новое платье в Иловке, что Надя грустит. Как он умолял начальника отпустить его, поставив пробег за его счет. Как наконец начальник согласился.

Затем он гнал свой лесовоз, пролетая полями, перелесками, взбивая в лужах, которыми после оттепели покрылась Ломенга, фонтаны воды, прорезая светом фар декабрьскую тьму. Он хотел успеть к десяти часам и успел бы, если бы не подвело колесо. Ставя запаску, возясь с домкратом, он разбил в кровь локоть левой руки.

Уже вернувшись домой, он упросил соседку отнести платье Наде, а сам начал носиться по дому, сворачивая стулья, наскоро умываясь, надевая рубаху, костюм, пальто…

И все-таки они опоздали. Остался один квартал до Дома культуры, а из репродуктора, укрепленного под его крышей, раздался двенадцатый удар кремлевских часов. Костя и Надя настолько запыхались, что даже не смогли сказать друг другу традиционных, но каждый год по-новому звучащих слов, а просто в первый раз за все их знакомство поцеловались.

Костя обнял ее. У него сильные руки, и он, конечно, измял, хотя оно и было прикрыто шубкой, платье, а особенно плечи у блузки. Но Надя и не подумала об этом. Ведь дело, в сущности, было совсем не в новом платье, а в том, для кого оно надето, рядом с кем она входила в Новый год, как в новое счастье.

Телеграммы говорили правду.

Начинала цвести гречиха.

Когда Летти вышла далеко на окраину районного города и вступила в бело-фиолетово-розовое цветущее поле, стало немного полегче. В городе с утра томила духота. Жарко было и здесь, но не душно. Влево и вправо лежали поля, а поодаль впереди в струящемся воздухе маячил и как бы покачивался из-за воздушных движений обычно такой устойчивый лес. И над лесом стояло высокой горой кучевое облако, которое расширялось к горизонту, и очертания его там были неопределенными.

Даже в поле не гулял ветерок. Но она одета была в легкое платье, без рубашки, в босоножки и шагала поэтому быстро, хотя руку оттягивала стопка книг, выбранных в книготорге, связанных вместе с одноактными пьесами, что ей удалось выпросить в районном Доме культуры.

Потом пошла тоже цветущая тимофеевка, а дальше она вступила в рожь, высокую, по плечи.

Тропка была здесь твердой, словно каменной, шагалось легко. Она опустила голову и чуть не налетела на солдата, который отдыхал, поставив рядом с собой внушительных размеров чемодан. Она остановилась и поглядела на него.

Солдат был высок, гораздо выше ее, и смугл. Но особенно большими казались сапоги рядом с ее босоножками. Они были начищены, однако сейчас потускнели от легкого налета пыли. Солдат на кого-то походил: она подумала, на фотографию из журнала «Советский воин».

— Ты куда? — спросил солдат, не здороваясь.

— К себе, — сказала она, обходя его чемодан.

Он вскинул чемодан на плечо, пошел за ней и спросил:

— А куда, к себе?

— В Горшково, — ответила она, думая, что не отвечать или скрывать ни к чему: ничего он ей не сделал. Да к тому же по этой тропке в какое-нибудь другое место вряд ли можно было идти.

— Ну вот я и в Горшково, — обрадованно, как ей показалось, подтвердил он. — Значит, спутники.

— Попутчики, — усмехнулась она.

— Ну пусть так, — миролюбиво сказал он. — А чего тебе там?

— А я там работаю. Завклубом, — сообщила она, — У нас в бывшей церкви клуб. А нового все построить не могут.

Перед ними, в нескольких метрах впереди, сидела на тропинке стайка воробьев. Она резко свистнула, и воробьи дружно сверкнули над рожью и пропали.

— Ишь ты как еще можешь, — подковырнул он.

— Я еще и не так могу, — ответила она. — Нас в культпросвете только что на головах ходить не учили.

— Этому вы и сами, поди, научились, — заметил он. — А вот скажи-ка лучше: как тебя зовут? И познакомимся.

— Летти, — представилась она.

— Как-как?

— Летти. Короче говоря, Виолетта.

— Это что, тебе батька такое имя с похмелья дал? — поинтересовался он.

— А у меня его и не было.

— То есть как это?

— Быть-то был, конечно, да где-то в бегах с самого моего появления на свет обитается. А в училище меня еще Вилкой звали.

— Вот и я так тебя буду звать, — пообещал он. — Виола… Сыр такой есть… На хлеб намазывать. Не едала?

— Ну, меня на хлеб не намажешь. А тебя, интересно, с какого похмелья батька назвал?

— А меня безо всякого похмелья назвали. И просто, по-русски… Ваней.

— Эх ты, Ва-а-ня! — пропела она.

— Смотри, шлепну пониже спины, так будет тебе: «Эх ты, Ваня!»

Лес был уже близко. Темный зной стоял, не колыхаясь, в нем. Солнце обожгло кусты и деревья, и они напоили воздух густым, как от крепкого чая, ароматом нагретой листвы и хвои. Все было зелено тут. Даже небо через путаницу ветвей отливало зеленым. Зеленым казались и пробившиеся сквозь чащу солнечные лучи, стоявшие наклонными столбами.