Мигом юркнул Колька в низкую дверь чуланчика для особо хорошей сбруи. И уже через несколько минут чертом вылетел на главную улицу деревни, только тарантас по выбоинам забросало.

Увидели бабы и мужики, шедшие с поля, такое дело н остолбенели.

— Надо же, какую красоту Кольке доверили! — ахнул кто-то.

А ребятишки пустились вдогонку, писклявыми голосами заканючили:

— Дядя Коля, а дядь Коля! Прокати-и!

Ничего этого Колька не заметил. Одна мысль в голове постукивала: «Не пала бы Сендега. Гордость всего колхоза. Скорей надо».

Не дольше деда Васюхи ездил Колька до райцентра, а пожалуй, и побыстрей. Когда вернулся, подвез ветврача к коровнику. Тут сказал Кольке кузнец Сосипатр Иваныч, стоявший в кучке народа у дверей коровника:

— Ловко ты, парь, обернулся. Николай, одно слово, Яковлич.

И опять не заметил Колька, что его даже по имени-отчеству величают. Смотрел Колька на ветврача, направившегося в коровник, и слушал, как быстро говорит Илья Васильевич:

— Ой, вовремя вы приехали. Ладно, что рысак у нас знаменитый. Мы с зоотехником и с доярками замучились. Что и делать, не знаем…

Долго пришлось Кольке ждать. Ждали и люди у коровника. Только изредка словами перебрасывались, больше молчали. Беспокоились.

Наконец заскрипели ворота коровника, и вышли ветврач с председателем. По их виду все поняли: ладно обошлось, по-хорошему получилось.

Председатель задерживал ветврача, перекусить приглашал. А тот отказывался: некогда, мол, поеду.

Тогда помог ему председатель поудобнее в тарантасе усесться и Кольке доверительно шепнул, точно приятелю своему:

— Как следует довези. Спроси, любит ли быстро-то ездить. Ты, Николай, молодец. Не задержал. Задание по-боевому выполнил. На-ка денег: в райцентре заночуешь, завтра полегоньку приедешь. — И прибавил: — Силен врач. И Сендега хорошо себя чувствует, и теленка сумели спасти. Здоровый бычок. Килограммов на сорок пять! Доярки успели уж Спутником окрестить.

Обрадовали Кольку слова председателя: он даже покраснел от гордости, что молодцом его Илья Васильевич назвал.

А когда проезжали деревней, Колька, сдерживая танцующего в оглоблях Агата, услышал, как канючит сзади ребятье:

— Дядь Ко-оль! Ну, прокати-и!

Екнуло у Кольки от гордости сердце, но он и виду не подал, а только обернулся и, подражая деду Васюхе, внушительно потряс кнутом:

— Я вот вам, сорванчонкам!

А ребятишки будто того и ждали. Как же, ведь человек, едущий на самом Агате, обратил на них внимание! Рассыпались по обочинам с отчаянным хохотом…

Так вот и потерял Колька обидное прозвище и приобрел новое, уважительное обращение, которое было первой ласточкой будущей трудовой Колькиной славы.

Вот уже много лет связан я с редакциями. И люблю в них бывать — в любых, а особенно в газетных. Если хорошенько поразмыслить, то, пожалуй, на свете есть три места, где я чувствую себя в своей тарелке: природа, — ну, это свойственно многим, стадион и редакция.

Правда, сейчас я вхожу в редакцию своим человеком, завсегдатаем. А ведь было время, когда я вошел в деревянный домик редакции районной газеты с чувством благоговения, как верующий в храм. И немного грустно и жалко того времени.

Привел меня в редакцию спорт. Я занимался спортом и писал о нем, а районная газета печатала мои репортажи. Потом редактор решил сделать из меня районного газетчика, настоящего, штатного журналиста.

Его надо понять, товарища Киселева. Если я в дальнейшем как-нибудь задену его, обижу словом, не надо вполне соглашаться со мной. Ему приходилось очень трудно. Очень. И причин тому было множество: нелегкие послевоенные годы, неурожай, а газета должна быть бодрой, недостаток образования, а газета должна быть умной, абсолютная зачастую непригодность сотрудников, а газета должна быть грамотной. Газета вообще должна быть газетой: поднимать, призывать, учить и все такое прочее.

А какое тут прочее, когда заместитель — вечно болеющая женщина, в прошлом председатель колхоза, но газетчик, само собой, аховый. И все другие в том же духе. В лучшем случае — с десятилеткой. Один лишь ответ-секретарь был настоящим газетчиком, окончившим КИЖ. Но он сидел на расклейке макетов, а не занимался творческой работой, ибо его нельзя было отпускать в командировки: трудно он из них возвращался.

Ну что ему было делать, товарищу Киселеву? В газету не шли. Факультеты журналистики еще только открывались, да их первые выпускники позарез были нужны в областях и в центре. И хотя в маленьком городке, затерянном в целой подзоне восточноевропейской тайги, промышленности почти не было и для довольно значительной категории служащих выбор был далеко не велик, в газету шли туго, чуть ли не в порядке партийного поручения.

Время было такое: не хотелось спокойному интеллигенту вместо своей привычной работы мотаться по грязным, расхлестанным дорогам и отвечать за каждое сказанное и написанное слово. По выражению одного известного журналиста и писателя, уже наступала оттепель. Но когда оттепель начинается в Москве или в другом большом городе, то на юге настоящая жара, а в наших северных лесах еще холодок. Теплые ветры доходят к нам не скоро. И смотришь, бушует на реках половодье, а в лесу еще санная дорога. Снег-то сошел, но держится ледок, называемый по-местному «череп».