«Филиппики» (речи против Марка Антония), II, 44, 113

[Цезарь], то внушая страх, то проявляя терпение, приучил свободных граждан к рабству.

«Филиппики», II, 45, 116

Каждому человеку свойственно заблуждаться, упорствовать в заблуждениях свойственно только глупцу.

«Филиппики», XII, 2, 5

В учености и словесности всякого рода Греция всегда нас превосходила, – да и трудно ли здесь одолеть тех, кто не сопротивлялся?

«Тускуланские беседы», I, 1, 3

Я охотнее готов заблуждаться вместе с Платоном, чем разделять истину с нынешними знатоками.

«Тускуланские беседы», I, 16, 39

«Душа так бессильна, что не видит и самой себя!» – Точно так же, как и глаз: душа, не видя себя, видит все остальное.

«Тускуланские беседы», I, 27, 67

Надеяться разумнее, чем бояться.

«Тускуланские беседы», I, 36, 86

Смерть не имеет отношения ни к мертвым, ни к живым – одних уж нет, а других она не касается.

«Тускуланские беседы», I, 38, 91

Итак, долой этот бабий вздор, будто умереть раньше времени – несчастье! Раньше какого времени? Данного нам природою? Но она дала нам жизнь, как деньги, только в пользование, не оговорив, до которого дня. Что же ты жалуешься, если она требует свое обратно по первому желанию? Таково было ее условие с самого начала.

«Тускуланские беседы», I, 39, 93

Какую же жизнь считать долгой? и что вообще может быть долгого в жизни человека? ‹…› Долгим и коротким мы называем все на свете только по сравнению с тем, что людям дано и на что они рассчитывают. На реке Гипанисе, что течет в Понт с европейской стороны, живут, по словам Аристотеля, существа-однодневки: так вот, кто из них прожил восемь часов, тот умирает уже в преклонном возрасте, а кто дожил до заката, тот достигает глубокой дряхлости, – особенно если это было в день летнего солнцестояния. Сравни человеческую долговечность с вечностью – и окажется, что мы почти все такие же поденки, как и эти твари.

«Тускуланские беседы», I, 39, 94

Если толпа и судит порой справедливо о достойных людях, то это больше к чести для самой толпы, чем к счастью для таких людей.

«Тускуланские беседы», I, 46, 110

[Достойный человек в смерти не] обретет ни малейшего зла. Он даже предпочтет умереть, пока все дела его идут на лад, ибо не так отрадно накопление благ, как горько их лишение. Именно это, думается мне, имелось в виду в словах одного спартанца: когда знаменитый олимпийский победитель Диагор Родосский в один день увидел олимпийскими победителями двух своих сыновей, тот спартанец подошел к старику и поздравил его так: «Умри, Диагор, живым на небо тебе все равно не взойти!»

«Тускуланские беседы», I, 46, 110–111

Возделывание души – это и есть философия.

«Тускуланские беседы», II, 5, 13

Труд как бы создает некую мозолистую преграду против боли.

«Тускуланские беседы», II, 15, 36

Старушки часто не едят по два-три дня – а отними на один день еду у атлета, и он с криком восплачется к Юпитеру Олимпийскому, которому служит, что он так больше не может. Велика сила привычки!

«Тускуланские беседы», II, 17, 40

Стенать мужчине иногда позволительно, хоть и редко; вопить непозволительно даже и женщине. ‹…› Если и случится вскрикнуть мужу сильному и мудрому, то разве лишь затем, чтобы усилить свое напряжение, – так бегуны, состязаясь, кричат что есть сил, так, упражняясь, подают голос атлеты, так кулачные бойцы, ударяя противника, вскрикивают, ‹…› – это не потому, что им больно или что они струсили, а потому, что при крике все тело напрягается и удар получается сильнее.

«Тускуланские беседы», II, 23, 55–56

Для полководца и солдата одни и те же труды тяжелы по-разному – полководцу они легче, потому что ему за них выше честь. (Свободное изложение мысли Ксенофонта.)

«Тускуланские беседы», II, 26, 62

Душе приходится судить о своей болезни лишь тогда, когда то, что судит, само уже больное.

«Тускуланские беседы», III, 1, 1