ХЬЮМАН: Да, конечно.

ГЕЛЬБУРГ: Ну, такой уж я — я не получаю денег за то, чтобы со мной было легко говорить.

ХЬЮМАН: Вы занимаетесь недвижимостью?

ГЕЛЬБУРГ: Руковожу ипотечным отделом в «Бруклин Гаранти».

ХЬЮМАН: Да, точно, она мне рассказывала.

ГЕЛЬБУРГ: Мы крупнейшие кредиторы восточнее Миссисипи.

ХЬЮМАН: Правда? (Старается не сдаваться.) Сейчас я объясню, что собираюсь делать: я намерен по возможности оградить вашу жену ото всей этой психиатрической белиберды. В принципе, я ничего не имею против них, но думаю, иногда дело идет быстрее с некоей долей здорового человеческого разума и просто с сочувствием. Можем мы поговорить напрямую? Tuches offen tisch. Вы ведь понимаете идиш?

ГЕЛЬБУРГ: Да, это значит — спустить штаны.

ХЬЮМАН: Точно. Словом, давайте-ка забудем про безумие и посмотрим на вещи трезво. Это крепкая, здоровая женщина, у которой есть все. И вдруг она не может больше стоять на своих двоих. Почему?

Молчит. Гельбург ерзает.

Не хочу ставить вас в неудобное положение…

ГЕЛЬБУРГ: (рассерженно улыбается). Вы не ставите меня в неудобное положение — что вам надо знать?

ХЬЮМАН: (собирается и выкладывает). В подобных случаях здесь часто присутствует сексуальный компонент. Я полагаю, у вас есть отношения?

ГЕЛЬБУРГ: Отношения? Да, у нас есть отношения.

ХЬЮМАН: (мягко улыбается). Часто?

ГЕЛЬБУРГ: Какое это имеет значение?..

ХЬЮМАН: Сексуальность может иметь значение. Но вы не обязаны отвечать.

ГЕЛЬБУРГ: Да ладно… Ну, по-разному, наверное, два-три раза в неделю.

ХЬЮМАН: (обескуражен). Отлично. Как вы думаете, ее это устраивает?

ГЕЛЬБУРГ: (пожимая плечами, отчужденно). Думаю, да. Конечно.

ХЬЮМАН: Это был дурацкий вопрос. Прошу прощения.

ГЕЛЬБУРГ: (краснеет). А что, она что-то говорила об этом?

ХЬЮМАН: Да нет, это мне уже потом пришло в голову.

ГЕЛЬБУРГ: Я, конечно, не Рудольф Валентино, но все же.

ХЬЮМАН: Рудольф Валентино, вероятно, тоже не был… Как все было перед тем, как это случилось? Как снег на голову или…?

ГЕЛЬБУРГ: (с облегчением переходит на другую тему). Когда начинаешь вспоминать, то спрашиваешь себя: не началось ли это тогда, когда появились фото в газетах. Про нацистов. Я заметил… что она начала… часто отключаться каким-то странным образом. И… даже не знаю… она приходила в ярость от…

ХЬЮМАН: От вас.

ГЕЛЬБУРГ: Ну-у… (кивает) в целом, да. Я лично считаю, подобные фото нельзя публиковать.

ХЬЮМАН: Почему?

ГЕЛЬБУРГ: Она смертельно боится того, что за три тысячи миль отсюда. И к чему это все приведет? И эти антисемиты, которые слоняются по Нью-Йорку, у них тоже будут возникать дурные мысли.

Небольшая пауза.

ХЬЮМАН: Расскажите, как все произошло. Вы ведь собирались в кино…

ГЕЛЬБУРГ: (сделав глубокий вздох). Да. Мы уже собирались спускаться по лестнице и вдруг… (Ему трудно, и он умолкает.)

ХЬЮМАН: Мне очень жаль, но…

ГЕЛЬБУРГ: Вдруг ноги ее обмякли. Я не смог ее удержать. Сильвия… стала как тряпичная кукла, и я вынужден был внести ее в дом. Она все время просила прощения. (Плачет). Не могу говорить об этом.

ХЬЮМАН: Ну, хорошо.

ГЕЛЬБУРГ: Она всегда была такая разумная. (Опять почти плачет.) Я не знаю, что мне делать: она — моя жизнь.

ХЬЮМАН: Я сделаю все возможное, Филипп. Она прекрасная женщина. — Давайте, поговорим о другом. В чем заключается ваша работа?

ГЕЛЬБУРГ: В основном я… это недвижимость.

ХЬЮМАН: Определяете, можно ли выделить ипотеку?

ГЕЛЬБУРГ: Да, а также в каком объеме и на каких условиях.