– Теперь, Клавочка, твои родные далеко от тебя, – с грустью закончила свой рассказал тетя Маша.

– Что-то в этой стране, куда я так рвалась вернуться, неблагополучно, если люди, как цыгане, поднимаются с насиженных мест и кочуют, – подумала Клавдия.

Она взяла у тети Маши адреса Лидии и мамы и решила сегодня же им написать.

Морозным днем 1 декабря Клавдия была у Любы, когда к ним постучала взволнованная Елена Николаевна:

– Вы слыхали новость? Кирова убили. Я не знаю подробностей, но люди на улице только об этом и говорят.

Когда Клава возвращалась домой, улицы были полны народа, на лицах людей она прочла растерянность, тревогу, озабоченность. Все говорили о случившемся событии.

Вечером Ашот рассказал подробности. Киров был убит из револьвера несколькими выстрелами перед дверью своего кабинета в Смольном. Убийцей был молодой человек – Николаев, член партии. Он не сопротивлялся, его схватили на месте.

– Что-то здесь не так, если один партиец убивает другого, – тяжело вздохнув сказала Клавдия. И сердце ее сжалось от предчувствия надвигающейся беды…

Но вскоре то естественное состояние, в котором она находилась, отодвинуло на задний план и политические, и другие проблемы. Она стала напоминать себе животное, которое ест, пьет, спит и только и думает о детеныше. После семи месяцев беременности, когда ее живот невероятно раздулся, на лице выступила пигментация, глядя на себя в зеркало, она приходила в ужас. Клавдия сказала Ашоту, что она, чтобы не навредить будущему ребенку, прекращает с ним интимные отношения и отправила его спать на матрасы на ковре.

Как только она поняла, что не может функционировать как женщина, в ней с новой силой вспыхнула ревность. Если она читала книгу, где муж изменял жене, она тут же себе представляла Ашота на месте мужа, а себя в роли обманутой жены. Она вспомнила, как Ольга в Тегеране ей рассказывала, что многие мужчины изменяют своим женам чаще всего в последние месяцы их беременности.

Ашот был скрытен и никогда не обмолвился ей о своих романах ни до встречи с ней, ни во время их совместной жизни.

Предполагая, что он может ей изменить, и она не в состоянии это предотвратить, Клавдия стала высчитывать минуты до его возвращения с работы, и если Ашот задерживался на полчаса, то ожидание превращалось в пытку, а воображение рисовало самые невероятные картины…

Рабочие завода полюбили Ашота, и у него появились приятели, с которыми он порой прогуливался до трамвайной остановка, а иногда заходил в забегаловку выпить одну-две кружки московского пива, а его сослуживцы предпочитали несколько рюмок более крепкого напитка – водки.

Выпитое развязывало языки. Ашот рассказывал о другой, далекой стране, где люди живут по иным нормам и правилам, и его любили слушать. Приятели же рассказывали о своих проблемах, и речь густо пересыпали нецензурными словами. Ашот не понимал, зачем они применяют эти слова, ведь так искажается смысл! Приятели же ему возразили, что речь без русского мата, это как суп без соли, как-то все не то.

Ашот же остался при своем мнении, и как приятели ни старались, ни мат, ни водка к нему не прилипали. За эту верность своим принципам сослуживцы стали уважать его еще больше.

Однажды, когда Клавдия была на девятом месяце беременности, Ашот задержался с приятелями дольше обычного. Клавдия несколько раз подогревала ужин, и, ожидая его, испытывала один из приступов ревности. В руках у нее была тарелка. Когда Ашот вошел слегка выпивший и веселый, она от пережитой ревности запустила эту тарелку в него. Он успел увернуться, и тарелка разбилась о стену на мелкие куски. А у Клавдии вместе с разбитой тарелкой наступила разрядка, она села на диван и заплакала. Ашот, никогда не видевший ее слез, был поражен:

– Ты что, любимая, ревнуешь меня? Дороже тебя у меня нет никого на свете!

Он подошел к ней, сел рядом, обнял и нежно поцеловал:

– Разве можно тарелками бросаться? А если бы ты в меня попала, какой красивый я ходил бы на работу! Раз это так тебя волнует, больше задерживаться не буду.

Он сдержал свое слово. А 15 апреля, в теплый весенний день, Клавдия подарила ему первенца, и назвали они его Олегом.

Пока Клавдия была в роддоме несколько дней, Ашот смастерил детскую кроватку, сделал шкафчики на кухне и полки для книг в спальне. Несмотря на стесненность в средствах книги Ашот подкупал каждую зарплату и им уже не хватало места.

1935 год оказался для них довольно благополучным и без потрясений. В начале года отменили карточки на хлеб, а через полгода и на другие продукты. Теперь они покупали все по коммерческим ценам, даже в государственных магазинах стоимость продуктов немного им уступала. Но у Ашота была значительно повышена зарплата, и они с Клавдией старались укладываться в ее рамки. Только на деликатесы они разрешали себе брать деньги от продажи машины.

Как-то в сентябре Люба сказала, что ждет в гости двоюродную сестру. Они разыскали ее в Баку, когда возвращались в Советский Союз, по адресу, данному Любиным отцом. Там, по его мнению, должен был быть его брат, но он утратил с ним связь.