— Конечно, помню. И вы, госбезопасность, работали, и управление милиции. Кажется, Тягунов в одном таком задержании участвовал, или Косов, я точно не помню… Значит, это папаша Каменцева старался?

— Вот именно. Он, видно, договаривался с гормол-заводом, с производителями продукции, давал им «зеленую улицу» на вывоз товара из области, а ему, в знак благодарности, — давали товар на реализацию, в долг. А реализовывал ее Аркадий Каменцев. Машинами, рефрижераторами, самолетами. И мы их задерживали, в основном по моей оперативной информации. Но как только доходило до дела, выяснялось, что все правильно: и документы, и договоры о взаимных поставках, и сроки вывоза. Продукты уплывали в ближнее зарубежье, жулики получали бешеные деньги, обогащались баснословно!

— Конечно, все в их руках. А Барышников, глава администрации, закрывал на все глаза.

— Ну, он делал вид, что протестует, принародно, по телевизору, ругал дельцов: мол, что же это вы — в области продуктов не хватает, а вы вывозите… Но тут же начинали вопить другие люди, тот же представитель Президента России — дескать, нарушается законодательство, принципы свободного рынка и прочее. Пока граждане, развесив уши, слушали всю эту дребедень, продукты грузили и увозили. А сам Барышников, как правило, в такие дни куда-то исчезал: то в Москву, в командировку двинет, то вообще за границу, к потенциальным инвесторам. Ну, пока он разъезжал, командовал всем в области Каменцев. Что тут объяснять? Балом правил авторитет. Все под метлу из области вычищали. В магазинах — ни сахара, ни масла, ни мяса. Аркадий Каменцев в день зарабатывал по двадцать-тридцать миллионов рублей!.. Вот я и занялся этим делом. Имел на руках документы, точные сведения от своих агентов о маршрутах, сроках погрузки, способов расчета с покупателями. Доложил обо всем своему начальству, просил санкции прокурора, надеялся…

Дорош тяжко вздохнул, заново переживая прошлое.

Вздохнул и Бобров.

— Ладно, Толя. Что теперь душу рвать? Проиграл ты, ясно. И не таким, как мы с тобой, шеи ломали. Ты же знаешь, в аферах в игрушки не играют. Скажи спасибо, что не убили. Люди, которые ворочают миллионами, безжалостны, для них человеческая жизнь — лишь стоимость работы наемного убийцы…

— Ход начальники ловкий придумали, — рассуждал и Дорош. — Взяли и отменили такое понятие, как спекуляция. Мол, нет ее во всем цивилизованном мире, купля-перепродажа преступлением не считается, уголовный кодекс устарел. Бизнес! Свобода торговли. Покупай, чего хочешь, продавай, как умеешь. Бабка бутылкой водки торгует, Аркадий Каменцев — самолетом сливочного масла. Равноправие! Барыши только разные.

— Да уж! — засмеялся Бобров, и строгое, несколько замкнутое его лицо помолодело лет на пять. — Главное — круговая порука, всепрощение. Все же торгуют.

— В том-то и дело! — с надрывом выкрикнул Дорош. — И я это доказывал в своей «конторе»! Ты думаешь, там не понимают? Еще как понимают! Я же не могу сказать, что у нас в управлении собрались нечестные люди, наоборот! Но… сидят, молчат, начальства слушаются. Чиновники, одним словом.

Бобров подхватил.

— У начальства свои законы, Толя. Я не сразу до этого допер, но допер. Они сами для себя их написали. Внешне вроде бы правильно, а присмотришься, подумаешь… Всех нас вокруг пальца обвели, как пацанов-несмышленышей. Весь народ! Мы-то думали, что поддерживали демократию, свободный рынок, процветание каждого, а получили «переходный период», легализацию теневых доходов кучки нуворишей… Эх! Ты им мешал, Толя. Не в свои дела лез.

— И теперь буду мешать! — решительно и зло сказал Дорош. — Они у нас с тобой крали, Витя. У всех нас. Народ ценности создавал и создает, а пользуются ими, сам знаешь кто. Можно это простить?

Через несколько дней, вечером, в сырой промозглой темени, на окраине города, где жил Лукашин и где неподалеку был у него гараж, Дорош подкараулил его. Тот возвращался из гаража навеселе, что-то беззаботно мурлыкал себе под нос и не сразу понял, что именно к нему относится это весьма обещающее по интонации:

— Здорово, Лукашин!

Главный охранник Городецкого оглянулся — кто это тут, в темени, мог быть?

Чуть в стороне от асфальта, в тени строящегося, слабо освещенного сейчас дома, шевельнулась и пошла навстречу коренастая мужская фигура. Мужчина курил, потом, подходя, бросил сигарету, и окурок крохотным светлячком полетел на землю.

— Чего тебе? — грубо и грозно спросил Лукашин, не узнавая еще Дороша, и на всякий случай сунул руку в карман кожаной просторной куртки, где у него лежал пистолет. Но Дорош опередил его — удар пришелся по предплечью, да такой, что заломило кость, а в глазах Лукашина сразу же прояснилось.

Дорош выхватил у него из кармана пистолет, приблизил свирепые глаза к самому лицу охранника.

— Не узнал, что ли?

— Узнал… Дорош, ты случайно не ошибся адресом? — Лукашин беспомощно оглянулся — никого. Темень, ночь, холодный ветер с каплями дождя или мокрого снега, не поймешь. Кричать, звать на помощь бесполезно: до ближайшего дома с яркими вечерними огнями — метров четыреста пятьдесят, а то и больше. Кто услышит? И, главное, кто побежит на выручку? Значит, надо рассчитывать только на себя.

Лукашин шагнул было назад, принял боевую стойку, но и Дорош не дремал, схватил его за ушибленную правую руку, вывернул ее за спину. Бросил с придыханием, зло:

— И я тебя, собака, тогда узнал, когда ты мне ребра с помощниками считал. Мразь!

— Ну это… Дорош. Погоди! Давай потолкуем спокойно.

— А чего толковать?! — И Дорош резким и несильным движением сломал Лукашину два пальца на вывернутой за спину руке.

Лукашин заорал было благим матом, но Дорош ударил его в солнечное сплетение, и тот подавился криком, смолк.