Там лежат фото моих друзей и комсомольский билет.

У меня не вырвали, что я комсомолец. Есть там и

коробочка. Можете ее вскрыть. В ней наша клятва...

Еще раз прошу: не забывайте нас, отомстите...»

И вдруг: «Я еще думаю побороться с «турками»,

если удастся номер...»

Как гроб тесная тюремная камера-одиночка. Сквозь

узкую щель оконца сочится дневной свет. На залитом

водой цементном полу лежит узник — полуголый,

избитый до полусмерти. Ноги в кандалах, на руках —

наручники. Узник — Яша Гордиенко. Вода вокруг Яши

в ржаво-бурых пятнах — от крови. На железном стуле,

прикованном к стене, затаились две огромные крысы.

Яша открывает глаза. Крысы вздрагивают.

Вздрагивает и он. Снова эти мерзкие твари! Вчера, очнувшись

от пыток, он увидел крыс впервые. Они осторожно

следили за ним из угла камеры. Принюхивались, не

решаясь подкрасться. Увидев, что Яша зашевелился,

крысы исчезли сами. Сегодня, обнаглев, крысы забрались

даже на стул. Напружившись, приготовились к прыжку.

«Плохи, совсем плохи мои дела, — подумал Яша. —

Если крысы набросятся — не отбиться: руки и ноги

скованы».

Приподняв голову, Яша яростно плюет в крыс.

Это единственное, что он может сделать...

Еще несколько минут он лежит неподвижно, затем

108

с трудом поднимается. Шатаясь, направляется к стулу.

Усаживается. Из щели в стене извлекает клочок

бумаги, кусочек графита. Надо торопиться. За каждым

его движением в дверной глазок шпионит надзиратель.

Если надзиратель заметит бумагу, снова поволокут на

допрос. Снова будут пытать. И действительно, в

следующее мгновение глазок в двери засветился.

Надзиратель начал быстро шарить по камере. «Еще одна

крыса!» — с ненавистью подумал Яша.

Кружится голова. Ледяная вода ломит босые ноги.

Написать товарищам, что снова подвешивали на крюк

и резиновой дубинкой били по ребрам? Или о том, что

опять забивали под ногти раскаленные иглы? Нет, не

стоит.

Что ему здесь не сладко, они и так знают. Есть дела

поважнее. Нужно сообщить на волю, почему не удался

побег из тюрьмы, о том, как его предали... Впрочем,

что расписывать неудачу? За последние дни он узнал

имена предателей и тайных осведомителей сигуранцы.

Вот о чем надо писать. Красная Армия вернется.

Обязательно вернется. От расплаты предатели не уйдут.

Не должны уйти... Надо написать о верных друзьях-

товарищах — Саше Чикове, Ване Воробышке, его

брате Николае, об Алексее Хорошенко, Грише

Любарском, об Алексее, брате. Геройские, хорошие ребята.

Не дрогнули и не выдали врагу тайн. Ни под какими

пытками. Как и его, всех их приговорили к расстрелу.

И обеих Тамар — Межигурскую и Шестакову. Тамару-

маленькую и Тамару-большую. И дядю Володю, их

бесстрашного командира, тоже... к расстрелу...

Душный, тяжелый ком предательски подкатывается

к горлу... Председатель суда сказал им, что они имеют

право подать ходатайство о помиловании на имя его

величества короля Румынии Михая Первого. «Мы на

своей земле, — гневно бросил ему в лицо дядя

Володя. — А на своей земле мы у врагов пощады не

просим». Хорошо сказал. За всех...

Яша разглаживает на коленях бумагу. Писать

неудобно. Дрожат, не слушаются руки. «Пишу и не

знаю, удастся ли написать еще раз. Скоро меня

расстреляют. Уже зачитали смертный приговор... Запомните

эти фамилии (запишите): Федорович, Белоусов,

Дашкевич, Трофимова, Козубенко, Малукало... Это

предатели. Когда придут Советы, отнесите этот список куда

109

надо. Мне и моим друзьям было бы легче умирать,

если бы знали, что этих собак прибили...

Смерти я не боюсь. Я умру, как подобает

патриотам Родины. Прощайте, дорогие!»

Гремит засов, дверь камеры со скрежетом

открывается, и конвойный вталкивает избитого Гошку,

давнего Яшиного знакомого по Привозу. Несколько