Шрифт:
– Дядя Янис с тобой работал?
– Канэшна! Знаэш, как работали? Отстават от взрослих нелзя, потому что задние подходят и если апоздаешь – каса по ногам даст. (Конечно! Знаешь как работали? Отставать от взрослых было нельзя, потому что задние нагоняли, и если опаздываешь, могли полоснуть косой по ногам.)
– А когда свободное время было, что делали?
– У нас аткуда свабодни время била?!. Сперва сажали, сеяли, потом прополка дэлали, паливали, выращивали. Картошку чистили от каларадски жук, пшеницу саранча кушала. Потом уже сабирали, насили пшеницу мешками в город, на хлэб мэняли.
– Ходили пешком?! Это же так далеко!
– Зачэм далеко?! Утром видэш, вэчэр уже там. Заготавливали корм для каров на зиму. Адын раз карова родыл болнова тиелонка. Мне его жалко бил оставлят – там холодно било. Я на руках ночу стал принасит эво дамой и спатс ним. Утром апят относил. Потом тэлёнок уже вирос, поправился, а я эво ешо насил на руках туда-суда…
– Ты был таким сильным?!
Э-э-х! Что сказат… Один раз к нам в дэрэвню приэхал цирк, и сказал, что будэт виступать силач. Вишал мущина в полосатам купалнике и стал гири брасат. Ми всэ как начали свистэт! Патом пабэжали, принэсли с улицы один длинни-длинни рэлс. Я палажил этотрэлс на плэчо и полдэрэвни павесилса с адной стараны, полдэрэвни – другой. Я стаял посэрэдинэ и этот рэлс сагнулся!
– Правда?!
– Хочэш спраси у каво хочэш! Вот када придут нашы, спраси – они тэбэ раскажут!
– Как я спрошу, если они со мной не разговаривают?!
– Пачэму нэ разгавариваут? Нэ гавари глупасти!
Чем приставать с расспросами к родственникам, которые её в упор не видят, Аделаида предпочитает соглашаться со всем сказанным папой:
– Верю, верю, чего мне спрашивать… А ещё что делали?
– Эщо поливали табак. У нас била землиа, и мая мама сажал табак.
– Зачем он ей?!
– Нэ эму, папе! Он курыл.
– Столько курил?!
– Ну, вабще многа курил. Мы втраём – я, Янис и наша мама спэрва сажали табак, патом насили воду вёдрами из рэки паливали, патом сабирали эво, раскладивали, сушили, переварачивали листя, патом нарэзали, потом…
– Потом дед курил, да?
– Да. Он дажэ ночу вставал курил.
– Так чего он сам воду не носил?!
– Он балной бил.
– Чем?! И если он был таким больным, что не работал, то разве больным можно столько курить?! Может, он от табака заболел?! Чем больной?
– Нэ знаю… Нэ сказал… Токо сидэл и курил. Человэк если не балной сгоко на адном местэ сидэт нэ можэт. Он ходит должэн, работат, чем-нибудь интэрэсаваца…
– Но больной и курить по ночам не может! Или лечить его надо было, в больницу везти, что ли…
– Мой атэц никада в жизни к врачам нэ хадыл! Даже к фелшерице! И матэри не разрешал. Мая мама всех нас радил дома! Соседки пришли, памагли. Что плахова? Мы – дэти все здоровыэ и нармалныэ! Зачэм аца в балницу атнэсти надо било? Он никаму не мэшал! Просто сидэл челавек и курил. Всё!
– Так бабушка почти одна всё время работала и вас вырастила?! И ещё за ним смотрела!
– Эээ! А кто должэн за дэтми сматрэт?! Женщина далжна! Зачэм тагда женилса? Здаровая, рабатащая – и сматрэла! Что ошо далжна била дэлат? Ти уроки сдэлала? – Аделаида только что было удивилась, что папа разговаривает с ней уже в течение десяти минут и только разочек вспомнил про «вторник», который «скоро». – Сматри: сейчас сидышь, разние глупасти балтаешь, а завтра «четвёрку» палучиш и ты знаэшь, что патом будэт!
Аделаида знала, и доподлинно…
Только было страшно обидно, что она никогда не могла поговорить с папой нормально и столько, сколько ей надо. Ей хотелось так многое спросить, так о многом узнать, что-то пообсуждать, о чём-то, может, даже поспорить. Но когда ему что-то не нравилось, или он просто считал, что слишком много времени уделил беседам с Аделаидой, папа неизменно вспоминал про возможную «четвёрку» и строго говорил:
– Кисли разгавор нэ завады! Иди эшо уроки пасмотри! Пасматри в школе што творица!
Так и разбивались все попытки познания семейных историй об запрет на «потэру времэни» и «глупасты», то есть «кисли разгавори». Это объяснялось родительской строгостью и серьёзным отношением к школьному учебному процессу…
Глава 5
И всё-таки с папой нередко было здорово!
Иногда мама бывала в неплохом настроении, и её одолевали светлые воспоминания. Она рассказывала, как Аделаида грудным ребёнком переводилась на манную кашу, то есть, как ей начинали давать прикорм. Аделаида, оказывается, не понимала, почему поток пищи во рту не постоянен, как в сиське, – сосешь – течёт, сосёшь – течёт, и, не дожидаясь следующей ложки, начинала «орать».