– Фрукт, чья это песня? – не оборачиваясь, тихо спросила Аделаида.

Она знала много композиторов, поэтов, Лебедев-Кумач, например, знала много песен. Знала «Край родной, навек любимый», комсомольские и пионерские песни, которые пела вся школа и она сама с преогромным удовольствием. Были песни из кинофильма «Песни моря». Ну, эти были вообще почти заграничными, как и весь фильм – сказка про красивую любовь:

Ещё ей рассказали по большому секрету, что есть «блатные» песни на бобинах, по сто раз переписанные и затёртые магнитофонными головками, которые все чистили одеколоном. Там много плохих слов, есть даже матерные. Эти песни слушали с большим интересом, потому что, как оказалось, все, кто сидит в тюрьме, – безвинно пострадавшие. Они очень хорошие, умные, честные, их бьёт конвой, а они очень любят своих старушек-матерей. Хотя Аделаида и не совсем понимала, если они так любят матерей, почему они совершают всякие преступления. Конечно, эти песни слушают втихаря, потому, что они «запрещённые». То, что пел Фрукт, не похоже ни на одну из них.

То, что он рассказал, просто страшно… Страшно всё – от первой до последней строки. Страшно всё, что происходит вокруг. Что её мама, считающая себя аристократкой и «выше всех», может избить её до полусмерти, и сама же потом грохаться в обмороки и обещать утопиться; что папа скачет у мамы на побегушках и способен только засунуть щенку в ухо пчелу, а потом веселиться, когда щенок воет и мечется. Страшно, что когда Сёма изредка звонит домой, она берёт трубку и не знает, о чём с ним говорить? Страшно, что по городу спокойно ходят только «вольнохожденцы» – условно осуждённые, все же остальные обязаны им нравиться. Страшно, что женщины не умеют смеяться. Страшно, что в морге в ведре лежал маленький белый свёрток, и в кустах напротив дома у мёртвой засохшей девочки между ножек торчала спичка…

– Это Высоцкий, Владимир Семёнович, – Фрукт говорил тихо, почти шёпотом, – он живёт в Москве и работает в театре на Таганке. Моего отца старший брат с ним хорошо знаком. Он нам привозил записи. Такое даже по почте пересылать опасно.

«Конечно! – Аделаида и не удивилась. – Где ж ему ещё жить?! Конечно, в Москве! Не у нас же на улице Строителей!»

– Фрукт, а кто он, этот Высоцкий?

– Известный актёр, а вообще – поэт.

– У тебя есть его записи? – Аделаида повернулась всем корпусом и посмотрела Манштейну в глаза.

– Да, есть.

Вдруг Лорд, лежавший на полу, нервно приподнялся, прислушиваясь к посторонним звукам.

Открой сейчас же! Открой, кому сказала! – от внезапного стука в дверь и голоса мамы почти в коридоре у Аделаиды подкосились ноги. – Я сейчас милицию вызову! Караул! Караул! – мама барабанила что было силы. Скорее всего, она пинала дверь ногами, и если б дверь не была дорогой и прочной, то точно бы снесла её с петель.

– Фрукт, мне труба! – в ужасе прошептала Аделаида, почему-то хватаясь за его белый шарф на шее. – Откуда моя маман узнала, где вы живёте?!

Да ладно тебе, уймись! – Фрукт старался не показывать волнения. – Большой секрет, где мы живём! Не дрейфь, я что-нибудь придумаю!

– Не открывай! – Аделаида схватили Манштейна за рукав. – Не открывай! Она меня убьёт!

Да отпусти ты! – Фрукт выдернул руку. – Давай, прячься за дверью и не высовывайся вообще!

Аделаида, щёлкая зубами так, что сама испугалась – как бы мама не услышала этот звук – полезла в стенной шкаф.

Манштейн, казалось, был совершенно спокоен. Он подошёл к двери и повернул ключ. Дверь немедленно распахнулась.

– Где моя дочь?! Что ты с ней сделал?! – мама произвела боевое движение, и, подпрыгнув, с визгом вцепилась Манштейну в грудки. В ту же секунду из-за его спины огромной тенью показался Лорд и угрожающе зарычал.

– Добрый вечер! – Фрукт аккуратно взял маму за запястья и опустил вниз. – Простите великодушно, не имею чести быть представленным! А кто ваша дочь, которая в столь поздний час должна осчастливить меня своим присутствием?

Аделаида не ожидала, что он так умеет, и от восторга чуть не вывалилась из шкафа.

– Ты не знаешь, кто моя дочь?! – мама совершенно отказывалась понимать. Она была просто уверена, что весь Город «обязан знать её и её дочь»! Мама, снова собравшись с силами, было предприняла ещё одну попытку оттолкнуть Фрукта, чтоб ворваться в комнату, однако Лорд, устало зевнув, равнодушно улёгся прямо в дверях, как будто там и только там его законное место. Теперь, чтоб пробиться в квартиру, надо было сперва перешагнуть через него. К такому подвигу мама, видимо, пока не была готова даже ради спасения чести и достоинства собственной дочери. Она беспомощно оглянулась назад. Там в пролёте лестницы маячил пуховый платок Анны Васильевны, Пашенькиной мамы.