– Так я и хочу понять, почему!

– Некрасиво!

– Иметь эти вещи – красиво, а говорить о естественном, значит, некрасиво?

– Чего пристал?!

– Я не пристал! Это ты пришла поговорить! Кстати, Адель, я смотрю – ты же неглупая баба, а…

Аделаида, совершенно не отреагировав на «бабу», дёрнулась:

– Как ты сказал?!

– «Баба»?

– Нет! «Адель»!

– Да! А что? По-моему, очень красиво! И ни с кем не спутаешь, на всю школу – всего одна Адель! Наташ, Свет, Ир сколько хочешь. Лишь одна с редким благозвучным именем «Адель»!

Аделаида тихо офигела! Она никогда не задумывалась, что её никогда ни с кем не спутаешь, можно спутать кого угодно, только не её… Как ей не приходило в голову при знакомстве говорить «Адель»! Сколько она терпела за свою нестандартную внешность, так ровно столько же приходилось выносить и за длинное, непонятное и напыщенное имя «Аделаида», которым зачем-то назвала её мама. Как она мечтала быть какой-нибудь простой Таней, или несчастной Олей! Как она завидовала простому, привычному для слуха, человеческому имени! От имени «Аделаида» проблемы только утраивались. Может, её и не заметили бы лишний раз, внимания лишний раз не обратили, но когда кто-то звал: «А-де-ла-и-да!», то тут уж все вокруг оборачивались, чтоб взглянуть: что это там за «Аделаида» такая? Вот она – большая и мощная! И имя у неё такое же толстое и длинное! Действительно! С этого дня она будет «Адель»! Это тоже необычно, но, по крайней мере, не так накручено.

– Так вот, говорю, как-то странно себя ведёшь…

– Что значит «странно»? – Аделаида совершенно искренне не понимала, что Фрукт имеет в виду.

– Чего ты жмёшься по стенкам? Чего ты постоянно прячешься? Тебе что, в облом, что на тебя обращают внимание?

Аделаида во все глаза смотрела на одноклассника.

Если б это говорил не Фрукт – предмет всеобщих насмешек и любви, она бы просто подумала, что он над ней издевается! Однако Фрукт, в отличие от Аделаиды, был именно этими двумя объектами, она же – только одним! Мама тоже говорила, что она должна быть «лучше всех», «ведущая» и ещё много всяких мерзостей. Но мама говорила не так, как Фрукт. Она старалась внушить Аделаиде, что та «выше всех», что она «очень красивая», а дразнят её из какой-то «зависти», хотя чему тут было «завидовать»?!. Манштейн же философствует со знанием дела, как бы изнутри. Поэтому вовсе не обидно и даже интересно, хотя и очень грустно:

– А тебе не в облом?! – у Аделаиды защипало глаза!

– Мне-е-е?! Ты знаешь, нет! Мне очень весело! Я живу в свой кайф. А тебе всё время плохо.

– Много ты понимаешь! На тебе вон всё болтается!

– При чём здесь «болтается»?! Не о том разговор. Ты ведёшь себя так, что вызываешь желание дразнить, подкалывать, издеваться! По тебе же видно, что тебе это по меньшей мере неприятно, а в целом, скорее всего, очень больно! Ты работаешь на толпу. Толпа, она же и есть толпа! Стая гончих будет гнаться за самым слабым и больным волком. Причём, именно вся стая! Даже самый последний шакал. За здоровым и сильным волком пёс ещё подумает, стоит ли ему бежать! Так если слабый волк не побежит, а сам развернётся к псу мордой, да ещё щёлкнет клыками, будь уверена – всё желание и радость погони у псов пропадёт! Тебя дёргают по поводу и без повода.

Да-а-а… Пожалуй, такого она не слышала ни от кого и никогда! Мама не видела её чёрного пуха на щеках и под носом, прыщей, толстых очков, широкой спины. То, что спина широкая – мама не видела, а что сутулая – её раздражало!

Ты должна быть ведущая! – вспомнились мамины слова. – Ты должна быть блестящая! Ты должна быть лучше всех! Тебе должны завидовать!

Как могло произойти, что новый одноклассник, проучившийся с ними без году неделя, совершенно чужой человеку видел её больным, затравленным волком, а родная мать требовала от этого растерзанного волка-одиночки «блеска»?!

Аделаида прикусила губу, не зная, что делать: обижаться? Гавкнуть? Просто расплакаться? Или Фрукт всё знает, и он прав? Если он такой сильно умный и действительно прав, то пусть скажет, что делать?

В лоджию заглянул Чапа:

– О! Вы ещё не закончили?

– Чапа, пойди, погуляй, – Манштейн снова начал задумчиво разминать в пальцах «Ту-134», – кстати, притащи мне сюда гитару. Она у меня в спальне висит.

– Ладно! – светлый чуб Чапы исчез так же резко, как появился.

– Фрукт! Ты что, гонишь?! Какую гитару?! Ты ещё и поёшь?! – вот это сюрприз! Аделаида забыла всё: и про волков и про гончих. Фрукт своим писклявым голосом, похожим на ржавую калитку, ещё и поёт?!!

– Ты от разговора не уходи! Говорили вроде как о тебе! – Манштейн засунул сигарету обратно в пачку и теперь ковырялся в карманах в поисках чего-то.

– Так и что ты предлагаешь? – Аделаида с тоской вспомнила, что говорили действительно о ней. И вовсе он не влюбился, мрачно констатировала она, просто очень странный тип… очень странный… и довольно противный.

– Это не я предлагаю, а психиатры. Вон, мамины книжки предлагают, – кивнул он в сторону двери в комнату, – и всё правильно предлагают! Представляешь? – засмеялся он кудахтающим смехом. – Так вот, у тебя, Адель, только два выхода. Выход номер один: прими ситуацию, скажи: «Да! Это я! Я такая – толстая, неуклюжая, ну и ещё какая уж не знаю. Но я такая одна. Я уникальна! И я имею права на все радости жизни! Я глухой, но желаю петь! Я слепой, но желаю рисовать! Я буду делать всё, что мне заблагорассудится, я хочу научиться всему, что делают другие! И пусть все смотрят»! И обязательно у тебя появятся сторонники и даже болельщики. И новые друзья тоже появятся, потому что люди увидят в тебе личность, сильную и независимую, а не толстую тень ободранного волка. Поняла?!

Аделаида вовремя прикусила язык, чтоб не сказать:

Много ты знаешь! Тебе хорошо рассуждать…

Она начала со второй части вопроса:

– И как ты это всё себе представляешь?! Как я должна бегать на уроке физкультуры в мужских трусах, которые ненормальная Линоида заставляет носить на уроки?! Как, я тебя спрашиваю, если вся школа бросается к окнам и липнет к ним, отталкивая друг друга. А те, кто не боятся учителей, в один голос кричит: «Жирная камбала, тебя кошка родила!» Ну, скажи, как?!