Как видишь, все у нас, кроме меня, работают. У Советов ведь какой главный лозунг? «Кто не работает, тот не ест!» Один я, выходит, «паразит» в нашей трудовой коммуне. Завел как-то разговор об этом. Арина возмутилась, Ананий отмахнулся, а Иван политические книги принес. Вот я и засел на старости лет за учебу, Ксенюшка. Разные прочел книги. И политические, и беллетристику. В том числе и некоторые сочинения дореволюционных литераторов, последние сочинения Горького, например, о которых я не имел ни малейшего представления. Герцен, Салтыков-Щедрин — дворянские писатели, а как развенчивали они самодержавие! Многое и мне в ином свете стало представляться, поверь, внучка. А ведь если припомнишь, дорогая моя, деду твоему ведь почти восемьдесят, хотя господь Бог и не обидел здоровьем. Грех жаловаться, хотя и силы, конечно, не те, и борода моя скобелевская изрядно поредела...

А вот привычкам своим стараюсь не изменять. Per fas et nefas — всеми правдами и неправдами, — как любил повторять мой добрый друг, профессор истории русской господин Шабеко, о судьбе коего мне до сих пор ничего не известно. И ты ничего не сообщила. Сколько близких растеряли тысячи из нас, коих разбросала по странам и весям революция и междоусобная более чем трехлетняя война.. Однако отвлекся я непозволительно, прости. Да!

Среди прочих хороших и дурных моих привычек сохранилась и любовь к прогулкам по невским берегам. От дома и Зимнего дворца к Николаевскому мосту и обратно, мимо дворцов, посещаемых мною в свое время. Такая прогулка — словно экскурсия по собственной жизни. Можешь ли ты понять мое состояние? Навряд ли... Опять отвлекаюсь. А суть дела в том, что встретил я во время одной такой прогулки старого коллегу своего Владимира Василева. Вместе мы и с турками сражались, и Академию генерального штаба заканчивали, в одном округе служили, в императорском Военно-историческом обществе состояли. Он, правда, на один год ранее меня произведен был: я — полковник, он — генерал. Я генерал-майор, Василев — генерал-лейтенант. Но теперь это никакого значения не имеет. Обнялись мы, на каменную полукруглую скамеечку у спуска к реке присели (помнишь, Ксенюшка, скамейки эти невские?) и разговорам предались, воспоминаниям. «Рад видеть тебя патриотом России», — говорит Василев. «И я рад тебя встретить в Петрограде, — отвечаю. — Только кому мы нужны теперь, головешки старые? Ни силы, ни пороха». — «Ошибаться изволите, ваше превосходительство. Если не запамятовал, вы при Горном Дубняке в турецкую кампанию отличиться изволили? И будто бы книгу о русской военной доктрине писать собирались?» — «Да, генерал, память у вас превосходная. Но кому интересны мысли мои о столь древних событиях, происходивших точно на другой планете?» — «Снова ошибаться изволите, генерал». — «Соблаговолите объясниться. Василев». — «Пожалуй... Ныне служу в Военно-историческом музее артиллерии. Как известно, в одном из старейших в России, открытом еще в 1775 году, в здании Арсенала на Литейном». — «А потом разместившемся в Арсенале у Петропавловской крепости, — подхватываю я. — Однако покорнейше прошу объяснить, Владимир Васильевич: кем изволите служить при большевиках?» — «Большевики — патриоты России не меньше нашего, Николай Вадимович. Между прочим! А я в архивах Военно-исторического общества тружусь. Разбирать документы помогаю: непочатый край работы. Хотите, и вас порекомендую в группу, что русско-турецкими войнами занимается?» — «Хочу ли? Да я навсегда должником твоим останусь, Василев...»

И вот я — служитель архива. Можешь меня поздравить, Ксенюшка. Мне так не хватало дела. И ведь войны за освобождение болгар были истинно освободительные, всенародные, патриотические!.. И я — молодой! — словно вторично жизнь проживаю. Устаю немного, но так хочется побольше успеть, Ксенюшка.

Обнимаю тебя, желаю счастья, здоровья, успехов во всем. Верь, оно придет, счастье!

Твой дед...»

«Все ужасно в этой жизни, дед! Все зыбко, непрочно, трагично и совсем не зависит от человека. Особо если он бесправный и безденежный русский эмигрант. Все пропало! Ты не понимаешь, откуда этот приступ дикого отчаяния. Сейчас я объясню тебе — без лишних слов. В одну минуту разлетелось в прах благополучие семьи Андриевских и сама семья. Неделю назад грузовое авто, ведомое полупьяным шофером, задавило прекраснейшего и добрейшего человека, святую душу — Нину Михайловну Андриевскую. Прямо на улице, на руках чужих людей, она скончалась. Генерал Василий Феодосьевич, то ли с горя, то ли с радости (жена сдерживала его низменные порывы), надолго запил. А поскольку денег у него не было, он стал таскать из дому сначала готовые платья, потом швейные машинки, вещи дочки и еще разную мелочь.

Даша осталась без средств к существованию. В отсутствие отца она взяла его револьвер и выстрелила себе в сердце. Соседи вызвали полицию. Генерал исчез. И на похоронах его не видели. Даша лежала в гробу с просветленным, спокойным лицом, как девочка. «Отмучилась», — сказал кто-то, и я подумала: может, правильно она поступила, не было у нее выхода, устала она бороться с этой жизнью, будь она проклята! И записки Даша не оставила. Видно, решение пришло к ней внезапно, времени не было, или она боялась, что не хватит твердости, и поэтому торопилась. Кто знает?!

Будь все проклято!.. У меня такое состояние, хоть пулю в лоб, хоть с револьвером на большую дорогу — палить во все сытые морды Но раз написала тебе об этом, то не беспокойся, дед. Я этого не сделаю: хоть денег и нет, за комнату за месяц вперед оплачено. Не пропаду! И не пиши мне пока. Я сама напишу, когда ситуация прояснится. Прости меня.

Твоя внучка Ксения.

P.S. Я тебе писала, дед, — коротко, правда, — о бегстве из Крыма и о Турции. Но если б ты хорошо знал, через что я прошла в той жизни, ты бы понял, что мне уже ничто не страшно. Тем более — в центре просвещенной Европы Целую тебя. Не беспокойся: просто мне надо было рассказать о трагедии Андриевских. Ну почему все плохое случается, как правило, с хорошими людьми? За что так покарал их господь Бог?

К.»

«Сударь!

Только желание узнать о внуках и любимой внучке моей Ксении заставило меня искать Вас в Париже и обратиться к Вам с письмом некоторое время назад.

Ныне Ксения оставила отцовский дом. По вашей вине, сударь.

Благородные люди, считающие себя образованными, передовою образа мыслей, такого не допускают.

Ксения бедствует, и ваша отцовская обязанность спасти ее, помочь ей, У меня нет возможностей воздействовать на Вас, Я не обращаюсь и к Вашей совести, сударь: у Вас ее нет. Вы больше не сын мне, князь Вадим Николаевич, я стыжусь Вас. Но Ксения — дочь Ваша, она рядом. И Вы обязаны протянуть ей руку помощи. Обязаны, слышите?! Иначе Господь Бог покарает Вас.

В. Н. Белопольский».

В ЦЕНТР ИЗ ПАРИЖА ОТ «ДОКТОРА»

«По подтвержденным «0135» данным, на родину в ближайшее время нелегально вторично отправляется Василий Витальевич Шульгин [40] . Намерен снова попытаться узнать о пропавшем сыне, увидеть подлинную повседневную жизнь «вымирающего русского народа». Предполагаемое место проникновения — граница с Финляндией, одно из «окон» на западе. Маршрут: Киев — Москва — Ленинград.

Фабрика антисоветских фальшивок Дружеловского терпит крах, находится постоянным контролем.

Доктор».

Надпись на информации:

«Полагаю полезным беспрепятственное проникновение, путешествие Шульгина под нашим наблюдением.

Артузов».

Вторая надпись на информации:

«В ночь на 23 декабря Шульгин перешел границу с помощью людей «Треста». Был в Киеве, Москве, имел встречу с Захарченко-Шульц и Радкевичем. В начале февраля вернулся в Варшаву».