Он считает, что нам лучше ехать на двух машинах, поэтому мы с Эйми загружаемся в мою «Митсубиси», а он садится в свой старый, потрепанный «Вагонеер». Настроение шикарное. Только меня не покидают опасения, что будет немного сложно – в присутствии его подруги – обсуждать тему их с мамой развода.

– Еще глоток виски, доктор? – спрашивает Эйми, когда мы трогаемся с места.

– И как можно скорее, – отвечаю я.

«У Ларри» – это и коптильня, и бар в десяти минутах от дуплекса. Внешне заведение похоже на сарай, но, как говорится, лучшие ребрышки подают в худших местах. Папа, судя по всему, здесь завсегдатай. В баре сейчас человек пятнадцать, и все они, кажется, знают его. Они в восторге от знакомства с его сыном. А техасским женщинам, как выясняется, очень нравиться щипать тебя за щеку.

Но его даму наше присутствие совсем не радует. Она выходит из туалета как раз в тот момент, когда мы заканчиваем собирать богатый урожай добрых пожеланий от посетителей, и возмущенно заявляет, что она тут уже полчаса и ее тошнит от того, как он к ней относится. Кто-то может подумать, что сейчас атмосфера накалится, но я-то знаю, что ничего подобного не случится. Отец просто включает свою широченную улыбку и говорит ей, что его задержали гости.

– Познакомься с моим сыном, вот этим потрясающим парнем, Саттером Кили. – Он театральным жестом указывает на меня. – Саттер, познакомься, это миссис Гейтс.

Миссис Гейтс мгновенно преображается, ее лицо сияет.

– Твой сын? А почему ты не сказал мне, что он должен приехать?

Она делает шаг ко мне, небрежно обнимает меня и чмокает в щеку. Кажется, что она уже немного датая. Вполне возможно, думаю я, что она мне понравится.

Конечно, она не самая красивая на свете сорокапятилетняя тетка, но она весьма своеобразна: восхитительные накладные ресницы, кило теней на веках, все дополнено жирной подводкой, и венчает всю эту прелесть типично техасская объемная прическа. Правда, картину портит неровный пробор, который тянется между отросшими седыми корнями и поэтому сильно выделяется на фоне выкрашенных в черный волос. У нее фигура, как у статуэтки, она невысокая, но в молодости вполне могла бы потягаться с мисс Вселенной. Только сейчас эта ожившая статуэтка превращается в изначальный кусок мрамора. Становится крепкой, солидной. Я бы не хотел врезаться в такую на своей «Митсубиси».

Мы садимся за круглый стол рядом с задней стенкой, и отец заказывает барбекю и пару кувшинов пива. Еда великолепная, порции огромные, и много соуса, остро-сладкого, такого, как я люблю. Но самое главное, что никто, кажется, не возражает против того, что мы с Эйми тоже пьем пиво. Оно ледяное, как Рождественское утро – наконец-то мы с отцом вместе пьем пиво!

Он откидывается на спинку стула, закуривает сигарету и принимается травить анекдоты и всякие истории. Смеются все, в том числе и хиппи, одетые в древнем стиле «кантри-энд-вестерн», за соседним столиком. Больше всего мне нравится история о том, как в те времена, когда у них с мамой все было хорошо, мы ездили на какое-то маленькое озеро. На небольшом пляже был пирс, горка, парочка мостков и спасатель. Папа сначала пытался научить меня плавать, но потом решил выпендриться и показать всем, как он умеет нырять. Он велел мне сидеть на месте и никуда не рыпаться. Я, естественно, был в своем репертуаре: как только он повернулся ко мне спиной, я усвистел на поиски развлечений.

В общем папа совершил свой показательный прыжок и вернулся, но меня не нашел. Он тут же впал с панику, решив, что его ненаглядный мальчик свалился с пирса и утонул. Он ринулся к спасателю, но тот лишь побродил по мелководью с зажатым в зубах свистком и с дурацким тропическим шлемом на голове.

Это умора – то, как папа рассказывает все это. Он рассказывает в лицах, даже встает и изображает сначала идиота-спасателя, как тот прилагает героические усилия, потом меня, как я появляюсь, с невинным видом завязывая тесемки своих плавок после посещения передвижного туалета. Все просто умирают от хохота, все, кроме миссис Гейтс.

Она расчувствовалась, в ее глазах стоят слезы, кончик одной накладной ресницы отклеился и болтается. У нее на подбородке засыхает огромная капля соуса, но никто не скажет ей вытереть ее, и она бормочет:

– У тебя змчательные дети. Чесслово, змчательные. – Очевидно, она считает, что Эйми моя сестра.

Я же счастлив до безумия, потому что я отлично помню тот случай. Только папа не рассказывает самое интересное – то, как он схватил меня, прижал к себе и стал говорить, чтобы я больше никогда не убегал, потому что я мог утонуть, и что бы он тогда делал без своего чудесного сыночка? С тех пор я ношу это воспоминание с собой, как счастливую монетку.

Потом следуют и другие истории из прошлого, и все они образны и теплы, как Тихий океан. Когда я напоминаю отцу, как он летними вечерами на заднем дворе любил слушать песни Джимми Баффетта, его улыбка становится тоскующей.

– Да, Саттер, прекрасное было время, – говорит он, и я спрашиваю себя, а не звучат ли в его голосе слабые нотки сожаления. Однако его улыбка опять становится сияющей. – А знаешь что? Здесь в музыкальном автомате тоже есть Джимми Баффетт. Мы можем прослушать весь CD.

Запустив музыкальный автомат, он возвращается к столу и тянет руки к миссис Гейтс.

– Ты надела свои танцевальные туфельки? – говорит он, лукаво глядя на нее, и миссис Гейтс отвечает:

– А как же, приятель?

– Давай, Саттер, – говорит мне отец. – Посмотрим, получится ли у вас с Эйми перетанцевать нас, старичков.

Сейчас, когда звучит правильная музыка, со мной мало кто может сравниться, но папа и миссис Гейтс танцуют техасский свинг, который совсем не в ритме звучащей музыки и совсем не мой конек. Но меня это не останавливает ни на секунду. Я готов танцевать под что угодно.