борьбе против тирании. Что надо спешить, поскольку времени очень мало. Что только нации, говорящие на

английском языке, способны объединиться и противостоять “большевистской опасности”. Что все

происходящее за “железным занавесом”, как выразился Черчилль, вызывает его неудовольствие и тревогу. И

говорить с коммунистами можно только “с позиции силы”.

Потом Черчилль произнесет еще несколько речей — в Цюрихе и в других городах. В марте 1947 года

основные положения его выступлений выльются в пресловутую “доктрину Трумэна”…

И мир, только что вышедший из величайшей в истории войны, окажется на краю новой, еще более

страшной пропасти.

Конечно, Уинстон Черчилль и думать не думал, и гадать не гадал (да и не собирался), как воспримет его

8 фултонское выступление некий Ян Крункель. Он просто не помнил о его существовании. Да если бы и

помнил — что бы это изменило?

Ян пережил тяжелое время. Гибель Коблица вышибла из колеи. Чешские друзья приняли Яна хорошо.

Заботились, выправили документы на имя смотрителя соседнего замка. Ян не остался в долгу, помогал как мог.

Когда война кончилась, Ян поехал в Варшаву. Но не нашел себя там. Его угнетали руины. Ему казалось,

что столицу не восстановят никогда. Он был очень замкнут и одинок.

Ян написал Фреду Саммербэгу. Сообщил, что случайно остался жив. Спросил, не может ли вернуться в

Англию.

Фред ответил немедленно и категорично: “Приезжайте!”

И вот Ян снова — в который раз! — очутился в Лондоне. Фред встретил его так, словно не было Африки,

отправки в горящую Варшаву, словно они всегда преданно дружили.

Но в кармане Яна лежал патрон, подаренный Коблицом.

— Ян, — сказал Фред. — Чем вы собираетесь заняться?

— Прежде всего тем, чтобы не возвращаться в любимое ведомство, — хмуро улыбнулся Ян. — Прежний

Ян умер. Новый не родился.

— Конечно, — согласился Фред. — Но надо рождаться. Что вас влечет?

— Не знаю, — горько признался Ян. — Не знаю… Хотя порой…

Он взял в руки газету. Щелкнул пальцем по напечатанной речи Черчилля.

— Порой меня охватывает непреодолимое желание отхлестать нашего бульдога. Надеть на него

намордник… Ведь то, что он здесь говорит, это… это предательство, Фред! Предательство! Еще вчера мне

твердили, что для спасения нации надо уничтожить фашистского дьявола. А теперь спешат найти для меня

нового сатану, снова приглашают в ад войны… Ради чего? Я не вижу причины. Я не верю в аргументы. Я не

желаю быть пустой консервной банкой, которую можно футболить, куда заблагорассудится…

Ян отшвырнул газету, схватил другую.

— А цвет его речи? Вам не кажется, Фред, что речь окрашена в коричневые тона? А фразеология? Она же

взята напрокат! Даже лондонские газеты возмутились. Вот послушайте, что пишут: “Железный занавес”, “с

позиции силы” — это отнюдь не изобретение гениального сэра Уинстона Черчилля, как могут предположить

многие. На самом деле, эти фразы употребил, не к ночи будь помянут, доктор Геббельс в передовой статье

газеты “Дас рейх” 25 февраля 1945 года. Так что мистера Черчилля можно обвинить лишь в прилежном

изучении нацистских проповедей…” Но это еще не все, Фред. Стоит обратить внимание на вывод: “Если бы за

каждое употребление этих слов западные публицисты и политики платили гонорар подлинному автору, тень

Геббельса была бы теперь самой богатой тенью в аду!” Вот что самое страшное, Фред!

— Послушайте, Ян, — сказал Фред, — а не заняться ли вам журналистикой?

— По правде говоря, эта мыслишка приходила в голову.

— У меня тут есть несколько знакомых издателей. Люди влиятельные. Я, пожалуй, поговорю с ними.

Сочините что-нибудь для начала…

Первый же предложенный Яном материал нашел место на страницах популярной лондонской газеты. Ян

рассказывал о Каире, о Мертвом городе, о приключениях в нем. Но, конечно, завуалировано. Перед этим он дал

слово Фреду, что никогда и нигде не станет упоминать о секретах “Ультра”. Во-первых, не пропустила бы

военная цензура. Во-вторых, Ян сразу бы опять сделался персоной “нон грата” в Англии.

Чем больше вращался Ян в журналистских кругах, чем больше узнавал о политических интригах, тем