Крытый соломой дом занялся в считанные минуты. Огонь зловеще загудел, втягивая в себя все новые и новые потоки воздуха. Доски трещали, пузырилась смола, стреляли во всей стороны щепки.

– Как хорошо-то здесь..., - раздавалось бормотание у одного из окон, где мелькал чей-то силуэт.
– Хорошо, пригоже... Наконец-то, уйду! А выживите, ха-ха-ха-ха! Живите! Ха-ха-ха-ха-ха! Живите или растите! Ха-ха-ха-ха! А я уйду!

С противным треском подломились прогоревшие толстенные балки и пылавшая крыша рухнула внутрь дома.

– Поживите у меня тут! Поживите!
– продолжал хрипеть кашляющий старческий голос.
– Попомните еще меня, старую! Попомните, ироды!

… Где-то с полчаса еще раздавались стоны из-под горящего дома, но собравшиеся вокруг жители села стояли и молча смотрели перед собой.

– Сдохни, наконец-то, старая карга!
– в конце концов не выдержал Гнат, запустив деревяшку от плетня в огонь.
– Живучая какая, тварь... И чтобы никто даже близко не подходил к огню!

Выставив вперед небольшой животик, закрытый цветастой рубахой, никчемный человечешко пошел в сторону комендатуры. Через секунду, волком оглядев собравшихся, за ним двинулся и Митрофанушка.

23

Недалеко от болота. Партизанский отряд «Смерть немецким оккупантам». Около 12 ночи. Возле небольшого костерка сгрудились люди: один лежал, накрывшись ободранной шинелью; другой сидел, протягивая руки к костру, третий протирал ветошью винтовку. Однако, кто что бы ни делал, он в тоже время и слушал...

– Тетя Агнешка, ну расскажите еще!
– едва замолчал мелодичный, переливающий голос, занудел кто-то из малышей.
– Мы совсем не устали. Расскажите еще сказку.

Одетая в жакет женщина, поправила спадавший на лицо локон, и лукаво посмотрела на старшину, тоже сидевшего возле костра.

– А вот что на это скажет товарищ командир?
– с заметным польским акцентом спросила она и вновь стрельнула глазами в строну Голованко.
– Уже поздно и детишкам пора спать...

Крошечные глазки с надеждой устремились на старшину. К его удивлению точно также на него смотрели и почти все остальные — здоровые мужики и бабы. Голованко застыл... «Лес, костер, гурьба ребятишек..., - с тоской думал он.
– Будто бы и войны нет! Эх, люди, что вы делаете такое? Что же вам не хватает?».

Над ними висело черное, как тушь небо, густо усеянное сверкающими июльскими звездами. Казалось протяни руку, и вот они... Хватай! Совсем как тогда...

– Хорошо!
– наконец, не выдержал такого давления старшина и махнул рукой.
– Давай, Агнешка еще одну сказку и все! Завтра дел у нас полно, а вам учится.

Женщина, раньше работавшая в Бресте учительницей, развела руками и весело проговорила:

– Раз сам товарищ командир разрешил, тогда расскажу еще одну сказку... В одном далеком, далеком от нас городе жил один старик. Не было у него семьи: ни жены, ни детишек, ни братьев и сестер. Был один одинешенек на белом свете.

– А куда делись его детишки?
– вдруг, спросил один из малышей, пристроившийся у нее на коленях.
– Их, что убили фашисты? Расстреляли, как нашего папу?

На секунду вокруг костра воцарилась тишина, пока рассказчица не опомнилась.

– Что ты Олечка, какие фашисты?
– принужденно рассмеялась она, гладя ее по лохматой головке.
– Я же говорю, старик жил в далеком, далеком городе, где нет ни каких фашистов.

– А можно мне туда?
– ни как не могла успокоиться девочка, просительно заглядывая ей в глаза.
– Можно-можно?

Хрясть! Солдат, чистивший винтовку, громок щелкнул затвором.

– Конечно, можно, моя крошка, - учительница крепко прижала ее к груди.
– Скоро мы все туда поедем... А пока слушай дальше. Взял как-то старик большое такое полено. Березовое, с сероватой корой. Погладил его и говорит: «А что это я один и один... Скучно и тяжело жить одному в нашем городе. Сделаю я себе сыночка из этого полена». Сказал так, да и начал стругать из дерева деревянного человечка. Долго он его стругал, потом полировал, потом краской покрасил. Стал человечек красивый — красивый... Вот почти как этот!