– Где вы взяли эту жидкость? – строго поинтересовался Прухин.

Длинным сухим пальцем он указал на «Альбукерке» (бутылка, заключённая в пластиковый пакет, стояла на тумбочке рядом).

– На кухне в шкафчике, - с расстановкой ответил Костя.

Силы к нему вернулись, но он нарочно говорил слабым голосом - если гаркнуть во всю мочь, то наверняка свезут в КПЗ, как обещал Бабай.

– Где этот шкафчик? На кухне у Колдобиных? – уточнил Прухин и записал что-то в большом синем блокноте.

Костя присмотрелся к блокноту и с удивлением прочитал на его обложке золотую надпись «Участнику конференции юных пчеловодов».

– Да, шкафчик на кухне, - сказал Костя.
– Только ещё вчера утром бутылки там не было.

– Как не было?

Данила Карманов сощурил малозаметные боксёрские глаза и тоже принялся сыпать вопросами:

– Подкинули, считаешь, бутылку? Как думаешь, кто? Зачем тогда пил? Кого видел вчера на даче? С кем общался? Когда последний раз говорил с пенсионеркой Смыковой? Не говорил? А почему? Как, не познакомился? Тогда почему тебя не насторожил запах дигиталиса? Какая бутылка коньяку? Какого? Сколько звёздочек? И где же она теперь? А кто знает? Не приглашал ли ты выпить пенсионерку Смыкову? Когда видел её последний раз?

Отвечал Костя сбивчиво. Всякое упоминание пенсионерки Смыковой заставляло его содрогаться под ватным одеялом. В глазах своих собеседников - крошечных у Карманова и огромных, навыкате, у Прухина - он читал угрозу и твёрдую уверенность в том, что именно он, Костя Гладышев, прикончил несчастную чужую тёщу и сбросил в овраг.

С бутылками Костя тоже запутался: он никак не мог вспомнить, что было нарисовано на этикетке коньяка, и не назывался ли он «Альбукерке».

– Очень много тут неясного, - медленно сказал Прухин и поднял брови. При этом на лбу у него образовалось два ряда дугообразных морщин.

Это выглядело настолько зловеще, что Костя затрепетал, как заяц. Ни с того ни с сего он стал рассказывать, что на даче Боголюбовых живёт бородатый человек. И ещё как они с профессором Безносовым гуляли по лесу и видели Тольку-Ногу с товарищами, которые говорили что-то странное про рыжие кафы.

– Кафы? – переспросили в один голос оба сыщика.

– Кафы, - подтвердил Костя.

Это слово он запомнил отлично, потому что в детстве часто болел, и его каждый год возили к морю в Феодосию. А там на всякой экскурсии повторяли, что раньше Феодосия называлась Кафа.

– Ага, - запели в лад Карманов с Прухиным и снова переглянулись.

– А сами кафы вы видели? То есть червонцы? – спросил вдруг Прухин.

Костя глотнул воздух пересохшим ртом и едва шепнул:

– Какие червонцы?

– Обыкновенные, золотые. Говорите! Я же вижу, вы что-то скрываете. Ну?

– Я ничего не помню… Какие червонцы?

Последние слова Костя прошептал одними губами. Ему стало страшно. Ватное одеяло, под которым он дрожал, вдруг поползло на пол, и в него пришлось вцепиться пальцами рук и ног.

– Глаза закатил и отрубился, - констатировал Карманов. – Гляди, Александрыч, какой он бледный стал! Как мыло банное. Может, нашатырю ему в ноздри сунуть? Эй, Елена Ивановна!

– Не надо нашатырю, - возразила аптекарша, явившись на зов. – После укола бывают глубокие погружения в бессознательное состояние. Это часа на два, не больше. Не надо его тревожить, так он быстрее восстановится. Но всё-таки я съезжу сейчас за доктором Петровским.

– Нам тоже в район надо, можем подбросить.

– Нет, я уж на автобусе, он через десять минут отходит. А вы тут сперва подкрепитесь, я накрыла. А потом дверь просто захлопните!

Она ушла. Скоро Косте стало слышно, как правоохранители что-то жуют и глотают, чем-то хрустят и звенят.

– Классная баба Ленка, - одобрил аптекаршу Карманов. – А пацан явно что-то видел или знает.

– Надо будет допросить его хорошенько. Перепуган до смерти, - просипел Прухин. – Ты видел, Даня, как его перекосило, когда я про червонцы спросил?

– Думаешь, червонцы ещё здесь, в Копытином Логу?

– Всё может быть. Их ведь не нашли в квартире Салтанаева. У компаньона его, Шнуркова, тоже пусто – и в городе, и здесь. А искали на совесть! Шнурков сейчас под подпиской, только результатов ноль.

– Может, и не было этих червонцев в природе? Так, слухи одни? – усомнился, жуя, Карманов.

– Не скажи, были! Дело заварила любовница Салтанаева. Когда Салтанаева застрелили, она явилась в райотдел с нотариусом и предъявила завещание покойного. По этому завещанию жене отходит движимое и недвижимое, а любовнице золотых империалов на полтора миллиона. Уж не знаю, где их Салтанаев раздобыл.