Даже Черчилль пошатнулся в своем сионизме. Он назвал нападения «гнусным актом неблагодарности». Его отношения с Хаимом Вейцманом, немало прожившим в Манчестере отцом сионистского движения, никогда не стали прежними. В конце концов британцы попросту сбежали из Палестины, буквально оставив ключ под ковриком. Был спущен старый флаг, и родилась новая нация.

Та же процедура – с несколько большим достоинством – была проведена годом ранее в Индии, повсеместно происходил этот великий распад, ознаменовавший последний этап жизни Черчилля. Он видел, как по всей планете спускался «Юнион Джек» – от Малайи до Малави, от Сингапура до Суэца, – где американцы в 1956 г. окончательно выбили почву из-под ног военных притязаний шатающейся старой империи.

Как Черчилль с горечью сказал ближе к концу жизни: «Я сделал немало, чтобы в конце не достичь ничего». Это вздор (что Черчилль, разумеется, понимал). Посмотрите на его достижения только на Ближнем Востоке.

Иордания была удивительно стабильна, с того дня до сегодняшнего, даже если его рука дрожала, когда он проводил ее границы. Ирак в целом оставался в зоне британского влияния на протяжении сорока лет после Каирской конференции, иракская нефть оказала бесценную помощь Британии, чтобы выжить и одержать победу во Второй мировой войне. Что же касается рождения Израиля, при котором Черчилль был акушеркой, то ваши оценки будут зависеть от ответа на экзистенциальный вопрос, верите вы или нет в ценность еврейского государства.

Если вы среди тех, кто считает декларацию Бальфура самой большой из отдельно взятых ошибок британской внешней политики, то вы явно полагаете, что Черчилль был неправ, дав этому документу практическое воплощение. Если же вы думаете, что, в общем, было справедливо после 2000 лет преследований дать евреям родину – в том месте, которое они когда-то занимали и которое было относительно редко заселено; если вы признаете прозорливой идею возложить надежды на то, что их таланты позволят пустыне расцвести; если вы расцениваете как неплохую мысль создать в той части мира хотя бы одну демократию, сколь бы несовершенна она ни была, то вы решите, что действия Черчилля были в чем-то героическими.

Он не мог знать в двадцатых годах, что его мечта о стране, «текущей медом и молоком», будет предана недальновидностью и эгоизмом обеих сторон. Его нельзя порицать ни за постыдное обхождение израильтян с палестинцами, ни за палестинский терроризм, ни за преобладающе прискорбное качество палестинского руководства. Его также нельзя винить за дезинтеграцию Ирака, если она на самом деле происходит сейчас.

Идея объединить три вилайета вслед за крахом Османской империи была в общем-то неплохой. Именно того, по словам арабских лидеров, они и желали, это и было им обещано – сильное унитарное арабское государство. Вряд ли можно ставить Черчиллю в вину, что не появился ни один иракский лидер, который мог бы с величием и благородством объединить страну.

Конечно, Черчилль понимал и осуждал угрозу исламского экстремизма, но его нельзя критиковать за провалы арабского руководства. Возможно, единственный путь прекратить межэтнический и раскольнический конфликт в лоскутном одеяле Ближнего Востока состоит в образовании новой Римской империи, наделенной безжалостным проконсульским насилием и системой принудительной верности центральной власти. Это, однако, неприемлемо по многим причинам – и не получилось также у римлян, которые потерпели жестокое поражение вблизи Багдада.

Нельзя сказать, что идеалы Черчилля не привели ни к чему, они способствовали не увековечиванию Британской империи, а обеспечили ее разделение относительно достойным и эффективным образом. Один из парадоксов жизни Черчилля в том, что его цели свободы и демократии были поддержаны детьми империи, когда они вели кампанию за свою независимость.

Как указал Ричард Тойе, «Атлантическая хартия» 1941 г. не произвела особенного впечатления в Вашингтоне. Но она была услышана Нельсоном Манделой и другими африканскими лидерами.

Когда Черчилль стоял на яхте в 1961 г., конечно, были основания заявить, что он и его страна ослабли. Теперь он стар и немощен, а Британию обанкротила война, ее финансовые и военные мышцы сильно уменьшились – в Америке этот результат предвидели и потворствовали ему.

В собственной стране Черчилля настолько не хватало миллионеров, что ему пришлось воспользоваться гостеприимством Аристотеля Онассиса, социального выскочки, не чуждого криминальному миру. Он стоял под длинной тенью нью-йоркского Эмпайр-стейт-билдинг, по сравнению с этой башней Биг-Бен кажется карликом. Так же американский оборонный бюджет затмевает расходы на оборону всей Западной Европы, включая Британию.

Черчилль считал, что судьбы мира оказались в американских руках – и в этом он был прав. В наше время США приходится регулировать конфликт в Палестине, убеждать израильтян и пытаться справиться с неблагодарным вулканом в Ираке. Как британский империалист Черчилль неминуемо потерпел поражение. Как идеалист он достиг успеха.

Удобная концептуальная метонимия «англоязычных народов» помогла распространить идеи Черчилля по миру. Англоговорящие люди теперь многочисленнее народов бывшей Британской империи – возможно, их два миллиарда и с каждым днем становится все больше. Число китайцев, говорящих по-английски, превосходит население Англии, и даже Европейская комиссия в последние десять лет неофициально приняла этот язык.