Первая атака батальона НКВД буквально захлебнулась кровью. Осадчему и его бойцам даже без бинокля со стен монастыря было видно, как наступающие развернулись в цепи и с дистанцией в десять – пятнадцать метров между цепями, с автоматами наперевес шагом двинулись в сторону монастыря. По мере их приближения все пространство от леса до монастыря заполнялось и заполнялось солдатами в красных погонах. Метров за сто до монастыря атакующие получили команду «Бегом!»

Надо отдать должное выдержке разведчиков – напряжение в этот момент достигло наивысшей точки перед боем: лавина атакующих резко ускорилась, однако со стен монастыря не раздалось ни единого выстрела. Лишь когда до монастыря осталось пятьдесят метров, Осадчий скомандовал: «Огонь!» Двадцать автоматов одновременно ударили со стен монастыря по атакующим, в считанные секунды выкосив три первых шеренги наступающих. В ответ раздался шквал огня из восьмисот стволов.

Осадчий смутно помнил картину первой атаки: давил, давил и давил на курок. Возникло ощущение апокалипсиса, чего-то нереального, сверхъестественного и неправильного, когда атакующие врезались в какую-то смертельную стену из пуль и продырявленные, растерзанные, падали на землю, создавая на этом поле смерти первые естественные укрытия, за которыми могли спастись еще живые…

За первой атакой последовала такая же бессмысленная другая, потом третья… Время стало каким-то ватным, туманным, раздробленным, выхватывая из реальности в сознание какие-то отдельные кусочки боя, стрельбы, крови, смерти, патронов, монахинь, оттаскивающих раненых, и опять же – монахинь, почему-то рядом с кувшином воды…

По першению в голосе Осадчий понял, что он много орал. По-другому и быть не могло – он командовал в бою. Но что и кому он приказывал, кому орал… Это придет потом. Если это потом будет.

Осадчий посмотрел на часы – около 18-ти. Что ж, продержаться они смогут еще час-другой, пока не стемнеет. А потом… Потом в темноте атакующие по логике боя должны подползти к стенам, взорвать ворота и забросать их гранатами. Конечно же, в этом случае они должны отойти к задней стенке дворика и… постараться подороже продать свои жизни, сконцентрировав весь огонь на воротах. Но это – ненадолго. Восемь стволов против сотен…

Монахинь жалко. Они здесь причем? Никому не нужные свидетельницы… А они – молодцы! – по лицу старшего лейтенанта пробежала добрая улыбка. – Труса не праздновали. Под шквалом огня подносили воду в кувшинах, сносили вниз раненых. Вон, – Осадчий посмотрел вниз, во дворик, – целый лазарет для раненых устроили: рвали на бинты простыни, перевязывали раненых. Даже небольшую операционную устроили – извлекали пули из тел, где это было возможно, не подвергая опасности жизни раненых разведчиков. И все молча. Только глаза… Да, говорящими у них были только глаза: надежда, сострадание, боль, благодарность… Вот такое необычное общение…

Размышления лейтенанта вмиг слетели из-за нарастающего рокота движущегося приближающегося танка. По характерному глуховатому взрыкиванию лейтенант привычно определил – «Тридцатьчетверка».

– Титыч! – сержант, находящийся на позиции метрах в пятнадцати от командира, вопросительно поднял голову. – РПГэшки взвести и вниз – к воротам! – и, не дожидаясь ответа сам бегом по лестнице скатился к воротам.

Титыч появился где-то через полминуты. В каждой руке – по противотанковой гранате.

– Взвел?

– Да, командир.

– Титыч, они подогнали «Тридцатьчетверку». Думаю, сейчас будут таранить ворота. Если протаранят, сам понимаешь, и десяти минут не продержимся. Поэтому наша с тобой задача – заклинить танк в воротах.

– Отсюда, – Титыч кивнул на ворота – не успеем: танк разносит ворота, влетает – мы бросаем, пусть попадаем, он по инерции проскочит внутрь…

– Верно мыслишь, Титыч, – старший лейтенант прислушался – где там танк? – Тогда так. Давай одну гранату мне – я постараюсь со стены как можно ближе к воротам подорвать его, в идеале – во время тарана ворот… Ну а не получится, тогда надежда только на тебя…

– Я не подведу, командир.

– Я знаю. Удачи!

Алексей вернулся наверх на свою позицию вовремя: сквозь бойницу в стене он увидел, как тридцатьчетверка слева по-над лесом объезжает окопавшихся бойцов в красных погонах. Маневр танкистов ему был понятен – сейчас они доедут до зоны поражения в пятьдесят метров перед монастырем, повернут налево, проскочат по-над стенами монастыря до ворот, развернутся направо и с пятидесяти метров начнут разгон в сторону ворот – пойдут на таран и вынесут их без проблем.

Все случилось так, как и предполагал Осадчий, за тем исключением, что выйдя на исходную позицию напротив монастыря, танк пару раз на холостых оборотах взрыкнул двигателем, не спеша развернул башню тыльной стороной вперед, дулом – назад и… бабахнул из пушки куда-то в небо, тем самым давая команду на атаку всем окопавшимся бойцам.

Сам же танк, еще раз взрыкнув, рванул с места в сторону ворот, разгоняясь с каждой секундой все быстрее и быстрее… Алексей выдернул кольцо и, следя через бойницу, когда танк на полном ходу был метрах в десяти от ворот, на долю секунды приподнялся над бойницей и с силой метнул гранату в то место, где по его расчету танк должен был влететь в ворота. Метнув гранату, Осадчий схватил автомат, выставил его в бойницу, дабы присоединиться к оставшимся в живых разведчикам – отсечь поднявшихся вслед за танком в атаку, когда с интервалом в доли секунды раздалось три взрыва. «Откуда три?»