– Тебе это удалось.

На какое-то время повисла гнетущая обоих пауза.

– Ты больше не любишь меня? – очень тихо, почти шепотом спросила Маша, боясь поднять глаза на Железнова, чтобы не прочитать в них ответ до того, как он ответит.

– Не знаю, Маша… – слова Железнову давались с неимоверным трудом. – Все это время я существовал, да, именно так, не жил, а существовал с осознанием того, что ты отреклась от нашей любви, что ты предала главное, что было в моей жизни… Возможно, это не имело бы значения, если бы это касалось только меня. Любовь – это категория парная.

Взаимоотношения бессмысленны, если она, либо он лишь подставляют щеку, не испытывая того восторга друг от друга – во всех смыслах, – интонационно выделил Железнов, – который могут ощущать лишь двое по-настоящему любящих друг друга людей. А получается, что я ошибся…

– Во мне?

– В твоем отношении ко мне. Под воздействием моих эмоций ты ощутила себя безумно любимой и самой желанной женщиной на земле. Ты ни секунды не сомневалась, что это так. И тебе хотелось, чтобы это было всегда – ощущать мою нежность, мою страсть к тебе, тепло, обожание… А когда ты уехала, выяснилось, что твоих собственных чувств оказалось недостаточно, – Железнов грустно улыбнулся. – Недостаточно для того, чтобы ждать, сдерживать истерики мужа, побороть свои сомнения. И еще, – Железнов прикурил очередную сигарету. – Кроме того, подспудно ты понимала, а там, вдали, это понимание еще больше обострилось, что я не приму твой мир элитного общества, который, может, и не вызывает у тебя восторга в силу его личностного наполнения, но и в моем мире ты не видишь себе места…

– И что, выхода нет?

– Есть. Но я хочу, чтобы ты сама пришла к нему…

В этот момент под ударом ноги дверь в кафе с треском распахнулась, содранный с двери колокольчик просвистел мимо невольно пригнувшегося Штоссера – в кафе сметающей все и вся лавиной финишировала Екатерина Строева. Ассоциацию со снежной лавиной подчеркивали белый приталенный пиджак с ярко-красными вставками, белая блузка, безумно короткая такая же белая юбка и белые сапоги выше колена, то есть Екатерина, как всегда, внешне выглядела элегантно. Однако выражение глаз, резкость в движениях и энергия, с которой она появилась, свидетельствовали о том, что она взбешена. Предельно взбешена.

Не дав никому опомниться, Екатерина мгновенно переместилась к столу Железнова, уселась рядом с ним и положила свою руку на его.

– Я же сказала тебе – он мой! – практически прошептала Екатерина, одарив Машу своим замораживающим изумрудно-холодным взглядом. При этом было видно, что она с неимоверным трудом сдерживает прущую из нее ненависть и неприятие соперницы.

Маша, слегка ошарашенная столь бурным появлением Екатерины, промолчала, ожидая реакции Железнова.

Железнов аккуратно высвободил свою руку из-под Катиной и успокаивающе положил ее сверху на руку Екатерины:

– Катя, ты на машине? – совершенно буднично, как будто ничего и не произошло, обратился к ней он.

– Да, дорогой, – с неимоверным удивлением Маша во все глаза наблюдала, как в доли секунды Екатерина превратилась из мегеры в лучезарно улыбающуюся милую красивую женщину. Радостную, от присутствия любимого мужчины.

– Подожди меня в машине, мне нужно договорить. Я недолго.

– Как скажешь, дорогой. Хоть всю жизнь, – Екатерина легко поднялась, кинула: – Всего доброго, Мария Николаевна, – и модельной походкой направилась в сторону Штоссера, который все еще не придя в себя от молниеносности событий, испуганно наблюдал из-за стойки за приближающейся Екатериной.

Железнов несколько секунд наблюдал за тем, как Катя, обворожительно улыбаясь, при помощи кошелька улаживает со Штоссером свое эффектное появление в кафе.

– Она сходит от тебя с ума, – констатировала Маша.

– Я ее понимаю, – усмехнулся Железнов.

– Да, Саша, – Маша поднялась, – не так я представляла себе нашу встречу.

– А я не думал, что она вообще возможна.

15 апреля 1945 года. 17.57 по местному времени

Осадчий осмотрелся: вместе с ним и с Титычем на позиции осталось восемь разведчиков, трое из них легко ранены, семеро тяжелых, монахини снесли их вниз во дворик, остальные погибли. Да, еще Коля Зайцев на колокольне со свой снайперкой. Старший лейтенант поднял голову на колокольню, пытаясь выцепить взгляд Николая – нужно бы уточнить, сколько у него осталось патронов. По прикидкам Осадчего – не больше десяти. Но куда там… только ствол выглядывает из-за мешков.

Возможность осмотреться у Осадчего появилась только сейчас, после того как атакующие провели пять сумасшедше-кровопролитных атак, откатились и залегли метрах в восьмидесяти – ста от монастыря, начав спонтанно окапываться, несмотря на попытки командиров поднять их и бросить в очередную атаку. Старший лейтенант за три года войны еще не видел подобной бездарности и бессмысленности со стороны противника: без артподготовки и бронетехники идти в штыковую в чистом поле на монастырь под расстрел автоматчиков, находящихся на высоких стенах монастыря… Нужно быть кровожадным извергом и очень (!) бояться за свою шкурку, чтобы погнать своих солдат в такую атаку!