Нелегкие думы одолевали меня в то утро, пока я летел на Ан-24 в Герат.

Падение Герата означало бы образование оппозиционного генерал-губернаторства или Гератской республики (в древности Герат был столицей Афганистана). За этим могло последовать создание правительства, обращение к ООН. Стране в таком случае будет навязана тяжелая гражданская война в условиях советской оккупации.

Я размышлял о докладе Черемных. Он основывался на докладах тех, кто проморгал возникновение и развитие ситуации. Да и сам Черемных, конечно, смягчал факты, о которых докладывал мне.

Предстояло, прилетев в Герат, во всем самому лично разобраться. Я чувствовал, как бремя ответственности начинает наваливаться на меня всей своей тяжестью – и не было никого, кто мог бы разделить со мной это бремя. Предстояло принять решение, отдать приказ на его выполнение и – ждать и требовать результата. И от этого результата могла зависеть обстановка во всей стране, да, скажу, и моя судьба.

Впрочем, я размышлял уже и о том, как вовлечь в разрешение сложившейся обстановки руководителей Афганистана. Ведь, в конце концов, это их страна. И я должен был умело сыграть на их государственных и личных интересах. Во дворце, в Кабуле, должно быть, сейчас паническое настроение. Черемных, доложив Бабраку, наверняка увидел его широко раскрытые в ужасе глаза, в которых светилась готовность немедленно отправить к месту событий и Нура, и Зерая, и Наджиба, и Кадыра, и Рафи – всех-всех, лишь бы шурави уладили дела там в Герате. Ума и изворотливости у него на это хватало, чтобы оценить критическое положение на северо-западе страны. А наш товарищ О. во всем ему, конечно, поддакивает и тоже дрожит как осиновый лист.

Обидно было… И непоправимо тоскливо! Ведь предупреждал я и Ткача, командарма-40, и уполномоченного по зоне Герат Сарваланда, и генерал-лейтенанта Виталия Валериановича Бабинского: будьте бдительны, спокойствие в Герате может быть обманчивым. Но, видимо, не дошли мои слова до них. А, может быть, скорее всего так – перехитрили их моджахеды. Я ведь знал, что у Бабинского хорошие отношения с руководителем одной, как он называл, банды, что он с ним пьет и ест из одного котелка, что они регулярно встречаются раз в неделю. Я шутил: знаю, для каких целей встречаетесь: до баб оба охочи! Вот и доигрались…

На аэродроме встретила меня довольно пестрая группа. Первым подошел генерал-лейтенант Бабинский в маскхалате, перепоясан крест-накрест патронташем, на ремне фанаты, а на ногах модельные ботинки. На голове какой-то афганский чепчик.

– Товарищ генерал армии…

– Виталий, ты как будто только что прибыл со свадьбы в Малиновке…

– Да, тут вырядишься…

Пощадил, не стал дальше бить по самолюбию моего друга. Пока не до этого, хотя и трогательно смешно…

Вслед за ним подошел Сарваланд (один из теоретиков парчамизма) Он тоже был в маскхалате, в солдатских кирзовых сапогах и в шляпе.

Третьим подошел щеголеватый, круглолицый, краснощекий, в начищенных до блеска генеральских сапогах с негнущимися голенищами полковник Громов, командир 5-й мотострелковой дивизии. «Этот похоже торопится пробиться в генералы, – мелькнуло в моей башке при взгляде на полковничьи с генеральской колодки сапоги.

– Вот, Виталий Валерианович, в каком виде надо встречать старшего, – буркнул я.

А когда полковник Громов снял фуражку, я увидел его прическу под парижского гарсона и неприятная мысль меня резанула: «черт возьми, вот кто бежит вприпрыжку нам на смену!». Именно тогда я подумал об этом, хотя сейчас, зная, кем стал Громов, можно было бы подумать, что я запоздало так пишу о нем. Отнюдь. Присутствовало в этом человеке нечто такое, что не вызывало моих особых симпатий к нему. Я знал, что он был протеже Сергея Федоровича Ахромеева. Именно Сергей Федорович довел его через Генеральный штаб до командарма-40. Ну, да это частности…

Зашли мы в автобус командира дивизии. Из докладов стало ясно, что в течение нескольких суток в Герате сохранялась спокойная обстановка. Администрация работала. В магазинах, в дуканах и на базаре бойко торговали. Комендантский час продолжал действовать в несколько ослабленном режиме. Ничто не предвещало резкого изменения обстановки.

17-я пехотная дивизия продолжала вести боевые действия северо-восточнее и северо-западнее Герата. Ее подразделения охраны и боевого обеспечения – несколько рот – оставались в Герате. Но это были неорганизованные и малобоеспособные подразделения. 5-я гвардейская мотострелковая дивизия занималась боевой подготовкой и вела боевые действия в зоне и не имела прямого отношения к Герату, кроме обеспечения охраны и обороны гене-рал-губернаторства, радиостанции, банка и некоторых других учреждений.

И вот вчера примерно в середине ночи, во всем городе одновременно раздалась интенсивная стрельба. Началась атака на ключевые объекты – генерал-губернаторство, радиостанцию, на управление зоной Герат и другие учреждения. Генерал Бабинский с Сарваландом, в чем попало выскочив на улицу, удачно избежали смерти и оказались на аэродроме.

К утру Герат почти весь находился в руках мятежников. Но все дело в том, что – по моим оценкам – они своей задачи не выполнили. Генерал-губернаторство, прочно обороняемое тремя танками, шестью БТР и БМП, батальоном 5-й мотострелковой дивизии, а так же радиостанция, примерно с такой же охраной, – остались нашими опорными пунктами в Герате. Погибло много людей из рот обслуживания и боевого обеспечения 17-й пехотной дивизии. Были, конечно, потери и в 5-й мотострелковой дивизии. Мы оказались перед лицом утраты Герата. Но, повторяю, главный объект – радиостанция – находилась в наших руках.

К 9-9.30 утра атаки прекратились, и в Герат вернулось спокойствие. Противник, вероятно, приступил к оценке обстановки и выработке новых решений. Точно тем же занимался и я. Внешний эфир, как мне доложили, был спокоен. О Герате ни звука. Значит, пешаварцев что-то затормозило в Герате, дальше развивать успех они не смогли. Цепь действий где-то разомкнулась…

Я находился с оперативной группой на аэродроме Герата и обдумывал способы скорейшей очистки города от моджахедов.

Положение вырисовывалось как критическое. Оно толкало на действия, которые вызывали во мне внутреннее неприятие. Я понимал, что на меня может лечь тяжелая моральная ответственность, если я пойду на открытый штурм города. Поэтому надо было и Герат возвратить и не оказаться человеком вне законов морали. А как это сделать – я пока не знал. Но уже твердо был убежден: Паузой в действиях душманов надо немедленно и самым решительным образом воспользоваться. Подавить их инициативу в самом зародыше, застращать, запугать, деморализовать всей силой нашей техники, огня, организацией действий. Все пустить в ход и незамедлительно! Но как? Прилетели на аэродром Черемных, Нур Ахмет Нур, Зерай, Мухамед Рафи, Наджиб, Гулябзой, Кадыр. То есть за исключением Бабрака, Кештманда и Родебзак сюда прибыли все высшие государственные руководители. Вместе с ними прибыл и начальник штаба 40-й армии Панкратов. Для меня это, конечно, было хорошим подспорьем. Собралась таким образом мозговая сила, на которую можно было положиться, чтобы оценить обстановку и принять решение.