Шрифт:
– Привык у себя в Татарии шурум-бурум наводить… – и добавил: – Опасный человек.
– А я люблю с ним поцапаться! – обронил Черемных.
Мои друзья спросили меня, что это были за слова, о которых посол потерял дар речи.
– Идиоматический оборот, – уклонился я. – Непечатный.
– А знаете что! – говорит Владимир Петрович, – я ему придумал месть, так сказать «сюрприз».
И Черемных поведал свой замысел.
Я видел по Самойленко, что он ранее уже с Черемных обсуждал этот коварный замысел, и был с ним согласен.
– Циник ты, Володя, – зло вырвалось у меня.
– Александр Михайлович, это же для расцветки истории.
– Пусть делает, – Аллах простит, – заступился за Черемных Самойленко.
– Все будет чисто и шито-крыто… Как у Мориса Дрюона.
Черемных знал, что в свободное время я роман за романом читал «Проклятые короли», где масса интриг, коварства и злодейства.
– Разрешите? А?..
То, что Черемных предлагал, было за пределами моего морального кодекса. Но и соблазн был большой… И что-то подленькое под ложечкой толкало, толкало на решение…
– Володя, ты – не докладывал, а я – не слышал…
– Понятно!
Подробно суть «сюрприза» я и по сей день не готов изложить… Скажу только, что не обошлось тогда без построения известной фигуры – треугольника, в котором один из углов занимала женщина…
На следующий день я собирался, как и было запланировано, вылететь с большой оперативной группой в Кундуз. Черемных оставался на хозяйстве. Самойленко проводил политические мероприятия по нашему плану вместе с Голь Ака, наведываясь в правительство, к министрам, встречаясь с интеллигенцией Кабула. А мне предстояло в течение 8-10 суток проинспектировать войска. Меня ждали встречи с командирами самого разного уровня. В частности, важно было проверить охрану и оборону дороги жизни – через перевал Саманган – от Термеза до Кабула. Там продолжались частые диверсии, сжигались и подрывались машины. Попавших в плен водителей зверски пытали, а потом сжигали. Наши надежные заставы, по предложению Черемных, следовало укрепить, выставить через каждые 200-300 метров дороги железобетонные колпаки, где наши воины вместе с воинами 20-й пехотной дивизии круглосуточно несли бы охрану пути, по которому шел поток грузов из СССР в Афганистан.
Утром чуть свет я со своей оперативной группой на самолете Ан-24 вылетел в Кундуз. Вслед за нами с наступлением рассвета должны были подлететь туда четыре вертолета с большой охраной.
На аэродроме меня встретил командир 201-й мотострелковой дивизии полковник Дрюков. Высокий, стройный, красавец-богатырь лет под сорок. Рядом с ним несколько военных из управления дивизии и несколько человек в штатском. Дрюков коротко доложил обстановку и пригласил меня в штаб дивизии.
Он категорично доложил, что власть в Кундузе держится только на патрулях 201-й мотострелковой дивизии. Попытки организовать власть из местных представителей пока не приносят результатов, никто не хочет брать на себя это бремя, особенно после того, как вырезали семью генерал-губернатора, одного из близких сподвижников Бабрака Кармаля. Из Кабула тоже пока никого не присылают, видимо, не могут подобрать подходящего человека. Обстановка в дивизии была, по мнению командира дивизии, нормальной, снабжение, питание – также в норме.
Что касается потерь среди личного состава – то не без этого. Война есть война.
Положение дел в дивизии и обстановку в зоне ответственности дивизии Дрюков знал хорошо. И я видел, что он пользуется авторитетом среди подчиненных. Тогда я думал: хорошее будущее у этого командира – молод, умен и уже с боевым опытом.
Но «госпожа удача», видимо, от него решила отвернуться. Произошло следующее.
Когда Сергей Леонидович Соколов в очередной раз прилетел в Афганистан, то посетил и дивизию Дрюкова, наблюдал за боевыми действиями одного из советстких батальонов под Кундузом. Комдив понравился Соколову своей профессиональной подготовленностью. После трудного дня ужинали поздно (кстати сказать, Сергей Леонидович зачастую днем не обедал, чтобы не отвлекаться от работы, не терять времени). Трапеза состоялась в полевом специально для афганских условий сделанном сборно-щитовом домике, из которого через небольшие оконца не так чтобы уж слишком широко открывалась окружающая панорама, зато слышимость внутри самого домика «открывалась» отменная.
Отужинав – не обошлось и без нескольких рюмок – ближе к полуночи разошлись боевые товарищи по своим комнаткам, чтобы к утру восстановить силы. Ну, Сергей Леонидович, человек немолодой рассчитывал на несколько спокойных часов. Не знал он однако, что, пока они трапезничали, командира дивизии ждала-дожидалась боевая подруга…
Короче говоря, выпил с ней Дрюков и закусил и уже не смог погасить объявшей его страсти.
(Чуть позднее на очередной встрече с послом Козлов пропоет по другому поводу:
«И сладкие нежные звуки всю ночь раздавались там…»).
Сергей Леонидович держался молодцом: в стенку не стучал и установления тишины не требовал. Однако и отдохнуть по человечески не смог.
Встав утром рано, вызвал к себе шифровальщика, продиктовал шифровку в Москву и, не попрощавшись с Дрюковым, без завтрака уехал на аэродром – и улетел в Кабул.
Вечером того же дня в адрес командира 201-й мотострелковой дивизии пришла кодограмма из Москвы от министра обороны СССР, в которой ясно говорилось: «Полковник Дрюков от должности командира 201-й мотострелковой дивизии освобожден». Конечно, без объяснения причин снятия. Но это было позднее, летом…
А сейчас шла третья неделя января.
Итак, в середине дня мы собрали командиров полков и батальонов, и я открыл совещание. Надо было послушать офицеров. Все говорили в один голос, что власть держится только на советских войсках. Где наши рота или батальон – там власть держится. Подразделения 20-й пехотной дивизии ДРА – а ее штаб в Баглане – заняты обороной маршрута. Но вся эта оборона бывает устойчивой лишь когда в афганской роте есть взвод советских войск…
Температура в это время в горах доходила до минус 20-30 градусов. На перевалах, на высоте 3-4 тысяч метров кислорода явно не хватало.