Предлог для такого вторжения найти всегда было возможно (мне опять вспомнились слова об ультиматуме Пакистану в связи с подготовкой моджахедов в военных лагерях на его территории).

Ну а как на такое развитие отреагировали бы другие страны? Союзники СССР отреагировали бы так, как им указали бы из Москвы, – ну разве что один-два строптивца вроде румын или венгров заняли бы «сдержанную позицию». Что касается ООН, США и НАТО – они проглотили бы эту горькую пилюлю так же, как это сделали в 1956 году во время нашей акции в Венгрии, в 1968 году в связи с Чехословацкой операцией, в конце 1979 года, когда мы вторглись в Афганистан. Ворон ворону глаз не выклюет. Не начинать же в самом деле третью мировую войну из-за выхода Советов к Индийскому океану. К тому же такие события развязали бы и нашим потенциальным противникам руки для их экспансии в других регионах, мир продолжал бы делиться по заведенному историей порядку, и находились бы в таких случаях и политические и нравственные оправдательные аргументы для каждой из сторон.

И все бы хорошо – да вот только, понимаешь, Александр Михайлович, никак 40-я армия не завершит ликвидацию каких-то там моджахедов-бандитов. А победа ох как нужна. Тогда мы сможем создать мощную войсковую группировку как основу будущего первого стратегического эшелона для рывка к Индийскому океану. И кто этого не понимает – тот вообще ни хрена в высокой политике не смыслит и его и не следует держать в Афганистане в качестве Главного военного советника. Убрать его – и все!

Такие невеселые мысли проносились в моей голове, пока я ехал к Огаркову. Но почему же сразу мое дерзкое предложение о поэтапном выводе войск из Афганистана не вызвало решения о моем немедленном освобождении от должности?

Едва я оказался в приемной начальника Генерального штаба, Николай Васильевич тотчас пригласил меня к себе. Я видел, что он уже знает о происшедшем в Ореховой комнате.

– Пестель вернулся с Сенатской площади, – произнес Николай Васильевич со скрытой иронией, которая мне не понравилась. К тому же он допустил неточность, и я ею воспользовался, чтобы не принимать тона, предложенного Огарковым.

– Полковник Павел Пестель не был на Сенатской площади 14 декабря. Его арестовали накануне, 13 декабря, в Тульчине на Украине.

По лицу Огаркова мелькнула тень – о его феноменальной памяти многие были наслышаны, а тут – осечка, да еще в не самый подходящий момент. Пауза могла затянуться, а мне не хотелось ухудшать наши отношения. Похоже, и Николай Васильевич не намерен был драматизировать мое положение, и мы, продолжая еще стоять посреди кабинета, одновременно улыбнулись друг другу.

– Николай Васильевич, восемь месяцев назад в этом кабинете для меня впервые прозвучало – как боевая задача – слово «Афганистан».

Огарков смотрел на меня, немного хитровато, оставляя большой простор для моих предположений и подозрений относительно уже принятого – или еще нет?- решения на мой счет. И я продолжал:

– Не прозвучит ли оно для меня теперь в последний раз?

Не медля ни секунды, Огарков отрезал:

– Ты еще походишь под седлом. – Зная о моей кавалерийской молодости, он прибегал и к таким образным выражениям. – Да к тому же ты столько знаешь, уже столько операций провел… И Панджшер, и Кандагар, и Мазари-Шариф, и Герат… Обо всем этом известно было твоим сегодняшним собеседникам, да и не так просто найти другого под седло. – И, помолчав, он неожиданно громким голосом добавил: – Сволочи «ближние» стреножили нас! А этот, – и он ткнул пальцем в пол (этажом ниже находился кабинет министра обороны), – в рот им глядит!

Впервые за тридцать лет я видел столь раздраженным этого человека. Конечно, он доверял мне, но стены, столы, аппараты – они могли все это слышать. Видимо, допекли начгенштаба до белого каления, если он позволил себе столь намеренно громко высказаться по адресу «ближних».

Через секунду, уже совершенно спокойно, Огарков продолжал:

– Я с тобой согласен. Поддерживаю твою идею. А как получится – посмотрим. Что же касается «ближних» – на коротком чомборе я у них ходить не буду. Тебе тоже не рекомендую.

– Спасибо. Значит, на щите или – со щитом.

– Вот именно.

И, помолчав, Николай Васильевич, как мне показалось, немного смущенно добавил:

– Извини меня, Саша, за тот ночной разговор. С ноги сбился на корде…

Сердце мое наполнилось уважением к этому человеку – он не прощал себе даже малейшей оплошности. Такие по-человечески теплые искренние минуты редки в суровой воинской жизни.

– Забыто!

– Благодарю. Кланяйся Анне Васильевне.

– Спасибо. Кланяйтесь Раисе Георгиевне.

Мы обнялись на прощание.

В приемной Огаркова ожидали аудиенции несколько военачальников.

Я посмотрел на часы – времени около полуночи. Действительно, штаб работает дбпоздна. Потому и армия у нас всегда на высоте. Вот только этот Афганистан подмочил ей репутацию. Хотя, если по справедливости, армия тут не виновата – ведь она лишь выполняла политическую волю Кремля. А уж кто и как в Кремле распоряжается волей, мне теперь – после всего, что я пережил и до Афганистана, и за эти последние восемь месяцев, – известно было не понаслышке.