лишь как-то упомянул, что его невеста...
– он оборвал себя на полуслове, притянул

меня ближе, поцеловал кончики пальцев. - Саш, прости. Я понимаю, тебе

неприятно это слышать. Я просто хочу, чтобы ты не корила себя за все, что между

нами произошло. Мы полюбили друг друга, так уж случилось, и в этом нет твоей

вины. Ты искренне боролась со своими чувствами - я видел это. Мне было больно,

но я понимал, что честность - одно из тех качеств, которое я искал в женщинах и

нашел лишь в тебе. Просто наша любовь оказалась сильней.

Я всхлипнула, но тут же смахнула слезы и заставила себя улыбнуться.

– А еще я плакса. И очень хочу есть.

Максим с улыбкой помог мне вытереть слезы.

– Обожаю плакс, - пробормотал он, касаясь губами моих мокрых щек.
– И девушек с

хорошим аппетитом.

После завтрака, пока Максим мыл машину, Екатерина Васильевна отвела меня в

сторонку, крепко обняла и, держа меня за плечи, запальчиво произнесла:

– Спасибо тебе, родная, что ты приехала и спасла моего внука от самобичевания, от

отчаяния, в котором он пребывал все это время. Сердце разрывалось при виде его

осунувшегося лица, стеклянного взгляда. Я не виню тебя, не подумай. Ты приняла

тогда решение, и никто не в праве осуждать тебя. И все же я рада, что у вас все

наладилось. Он любит тебя, Сашенька. А это дорогого стоит. Дай Бог каждой

женщине, чтобы ее так любили. Он никогда не причинит тебе зла, никогда не

предаст. Будет верен тебе душой и телом. Береги его, милая, и он сделает тебя

счастливой. Поверь, я знаю, о чем говорю.

Расчувствовавшись, я расцеловала эту добрую женщину в обе щеки, еще раз

крепко обняла и, пообещав, что буду беречь Максима как зеницу ока, вышла на

улицу.

Максим - в старом домашнем свитере и линялых, держащихся на косточках на

бедрах, джинсах - тщательнейшим образом намывал стекла на своем сверкающим

чистотой "ягуаре". Я подошла к нему сзади и обняла за талию, уткнувшись носом в

широкую спину.

– Я люблю тебя, - прошептала я, прижимаясь сильнее.
– Я так тебя люблю.

Он обернулся, прижал меня к груди и нежно поцеловал в макушку.

– Я тоже тебя люблю, маленькая моя. Ты что нос повесила? Тебя что-то гложет?

– Нет. Просто стало как-то грустно. Мне до сих пор не верится, что можно быть

такой счастливой.

– А вы, оказывается, суеверны, Александра Юрьевна, - насмешливо приподнял он

бровь.

– Я реалистка. Я знаю, что ждать от этой жизни чего-то хорошего - глупо и наивно.

– Ну почему же? Я, например, ждал и вот - ты в моих объятьях, нежная, любящая,

откровенная.

– Ах, Максим, - посмотрела я ему в глаза, - ты действительно веришь, что у нас все

будет хорошо? Ты так в этом уверен?

– На сто процентов, неверующая моя. Но я не только верю. Я и сам сделаю все от

себя зависящее, чтобы так было всегда. Чтобы ты была счастлива. Чтобы смеялась

как можно чаще и меньше грустила. И чтобы эти поработившие меня глаза

сверкали только от радости, а не от слез.

Он говорил мне в волосы. Я почувствовала, как он коснулся их губами и

улыбнулся.

– Тебе весело?
– поинтересовалась я обескураженно.

– Я счастлив, Саша. Поэтому и улыбаюсь. И говорю много. И отпускать тебя не

хочу. А еще довожу до твоего сведения, что я собственник.

– Ну вот. Приехали. И насколько ты ревнив, признавайся? Если брать по

десятибалльной шкале.

– На десятку, - не задумываясь, ответил он.

– А как же... как же то, что я была с Пашей? Ты не выглядел задетым.

– Задетым?
– горько усмехнулся он.
– Я был в бешенстве. Едва сдерживался, чтобы

не сгрести тебя в охапку и не унести на край света, чтобы видеть и касаться тебя

мог только я. Но ты не подумай, - добавил он с улыбкой, заметив мои

округлившиеся глаза, - к столбам я не ревную. На это мне хватает благоразумия. И

я доверяю тебе. А вот Павлу нет...

Я вздрогнула от упоминания пашкиного имени, побледнела.

– Я не тороплю тебя, - сказал он серьезно. - Скажешь ему, когда посчитаешь