АДА НИКУЛИНА.

Накануне мы договорились по телефону, что после утреннего обхода в субботу за мной приедет мама. Лечащий врач согласовала этот вопрос с главным, и я, как говорят, «навострила лыжи». Очень хотелось побыть дома именно семнадцатого. Это наше число, мой с Сашей день, семейный праздник. Мы отмечаем его ежегодно.

Но вечером в вестибюле повесили объявление: в городе эпидемия гриппа, в больнице объявляется карантин, все свидания прекращаются.

Я заволновалась: неужели не отпустят? Ночь спала тревожно, несколько раз ходила к постовой сестре за таблетками — ныло сердце. На уровне окна моей палаты горел уличный фонарь, похожий на голову очковой змеи. Вокруг фонаря, как ночные мотыльки, вились снежные хлопья. Я смотрела на них до помутнения в глазах, вроде засыпала или проваливалась куда-то, а потом в испуге схватывалась. Вокруг фонаря по-прежнему вились белые бабочки.

Под утро я крепко уснула и пробудилась от звона оконного стекла: показалось, будто кто-то единым махом высадил раму. Проснулись и две мои соседки по палате.

«Видимо, ребятишки балуют по пути в школу», — сказала одна соседка.

«Надо же рядом с больницей построить школу. Никакого покоя нет», — сонно возмутилась вторая.

А я почему-то улыбнулась в полутьме комнаты, почувствовав, что никакие это не ребятишки. Это Саша. В вестибюль его, конечно, не пустили — карантин, и он решил вызвать меня таким мальчишеским способом.

Я быстро накинула халат, влезла на высокий подоконник, открыла форточку. На дворе почти рассвело, «о еще горел фонарь. Под ним стоял мой муж и, задрав голову, озорно улыбался.

„Ты что, с ума сошел? — грозно сказала я. — А если бы стекло разбил? Представляешь?“

„Не-е-е, я ж старый артиллерист: метил в переплет. Точное попадание… Как спала? Как себя чувствуешь?“ — Он был в очень хорошем настроении.

Я соврала, что спала хорошо и чувствую себя отлично, спросила о сыне.

„Вадька молодец“, — ответил Саша. — Ниже четверок не носит… Мама приедет за тобой к одиннадцати, на это время заказали такси. Будь готова… Я постараюсь сегодня пораньше. После смены забегу в кондитерский, куплю торт и шампанское, а вы уж там сообразите насчет пирожков с капустой…»

Саша стоял по колено в снегу, ободряюще кивал мне и улыбался.

«Шагай! — строго приказала я. — Ты ж в ботиночках. Только еще не хватало тебе простудиться и схватить воспаление легких. До вечера!» — Я захлопнула форточку, спрыгнула с подоконника, отступила в сумрак палаты, но продолжала наблюдать за Сашей. Мне почему-то не хотелось, чтобы он уходил.

Саша выбрался по своим старым следам на дорогу, пальцем вычерпал из ботинок снег, поднял ворот полушубка и зашагал на шахту. Я посмотрела на часы: до начала смены оставалось двадцать пять минут…

МАРИЯ ВЕНИАМИНОВНА ЦЫГАНОВА.

Из больницы мы приехали на такси. Ночью выпал большой снег, проезды еще не расчистили, и машина остановилась далеко от дома.

«Дальше придется на „одиннадцатом номере“, — сказал таксист. — Горкомхоз не торопится. Критикуют их в газете через День и каждый день, а им это до фонаря…»

«Ничего, — сказала Ада. — Может, и болеем оттого, что редко пользуемся „одиннадцатым номером“. В старые времена богомольцы ходили из Соловецкого монастыря в Киево-Печорскую лавру. Потому и не знали никаких стенокардий…»

Я поддакнула:

«Что там Соловки? Из Сибири ходили в Киев. За десять тысяч верст…»

Мы расплатились с таксистом, пошли по узенькой тропке к дому: я впереди, дочь — следом. У подъезда Ада остановилась, глубоко вздохнула, тяжело перевела дыхание, призналась: «Волнуюсь, будто целый год дома не была».

Я стала хвалить Сашу:

«Чего волноваться? С твоим мужем можно болеть. Он не только порядок в квартире, но и в душе чистоту соблюдает. Всю ночь, наверно, под кроватями ползал. Предлагала помочь — ни в какую. Вадика — и того отправлял ко мне ночевать, чтобы не будить его загодя. Ведь уборку-то начал часа в три ночи…»

Ада сказала:

«Мамочка, завтра ведь семнадцатое октября. Восемнадцать лет со дня нашего знакомства. Саня считает этот день самым большим праздником».

«А ты как считаешь?» — опросила я.

«Точно так же».

Мы постояли еще несколько минут на свежем воздухе и поднялись к себе. В квартире было тепло и уютно. Пока раздевались, я думала о том, какие у Саши золотые руки. Редкая хозяйка расставит вещи так, чтобы служили они не только украшением, но и приносили пользу, какую должны приносить. Я часто удивлялась: откуда это у него, у деревенского парня, который вырос в страшной нужде и спал, как сверчок, за печкой?..

Из коридора я сразу отправилась на кухню. Время близилось к обеду. Вот-вот явится Вадик. После пяти уроков он готов слона съесть — от хобота до хвоста. Понятно, растущий организм требует много калорий, особенно на Крайнем Севере. Ведь мальчик родился и вырос в Заполярье.

Дочь окликнула меня из комнаты:

«Мама, он стихи мне новые посвятил. Послушай…»

И она прочла мне «Найти такие провода…» Я слушала строки, написанные моим зятем, простым шахтером, и думала о том, что моя дочь счастливая, она сделала правильный выбор, не ошиблась. Меня, как мать и старую учительницу, очень страшила ошибка…