— Теперь можно, — разрешила она. — Только не забывайте про чай.

Потапыч нажал клавишу магнитофона.

— Начало пропустим… Тут наши казенные вопросы… Вот отсюда…

Потапов: Вы часто бывали у академика Климова?

Чугуев: Часто. Как бы вам это сказать поточнее?.. Я — преданный раб академика, получивший свободу из его рук.

Потапов: О какой свободе вы говорите?

Чугуев: Не расчленяйте мою фразу на слова и факты. В ней нет ни конкретности, ни историчности. Она отражает только мое чувство, мое отношение к этому человеку.

Потапов: Вы знакомы с его статьей «Ошибка великого Эйнштейна»?

Чугуев: Конечно.

Потапов: Как вы ее оцениваете?

Чугуев: Как и все. Это — научная сенсация. Любой из нас, написав такую работу, считал бы, что не зря прожил жизнь.

Потапов: А что вы скажете о Глафире Николаевне?

Чугуев: Благороднейший и мудрейший человек, образованнее всех высокочтимых дам нашего института. Сильная, властная…

Потапов: Простите, но у меня сложилось впечатление, что она отличная домашняя хозяйка, не более…

Чугуев: Не обольщайтесь, это от сравнения с уровнем вашей эрудиции. Просто она не замечает тех, кто ее не интересует. Согласитесь, какой интерес может вызвать у такой умной женщины сотрудник милиции!

Потапов: Вы на нас за что-то обижены?

Чугуев: Нет. Хотя, честно признаться, оскорбительно сидеть в этой комнате и отвечать на вопросы.

Потапов: Сочувствую вам.

Чугуев: Спасибо.

Потапов: Кто мог взять рукописи Климова?

Чугуев: Большинство. Я — один из них.

Потапов: Значит, и вы могли это сделать?

Чугуев: Я не мог. Вы, к сожалению, в школах милиции не изучаете такие важнейшие для человека понятия, как любовь, дружба, симпатия. За это вас и не любят те, вето здесь побывал… Я очень уважаю Николая Николаевича. Но вы это в расчет не возьмете: для вас уважение не может быть доказательством…

Потапов: Почему вы так агрессивно настроены против нас?

Чугуев: Потому что вы используете методы расследований, которые были созданы еще при феодализме. Для вас нет человека, для вас не существует человековедения. Вы оперируете лишь набором инквизиторских терминов: улики, вещдок, алиби… Вашу работу легко могли бы выполнять роботы.

Потапов: Не надо волноваться.

Чугуев: Я совершенно спокоен. Продолжайте допрос…

Потапыч выключил магнитофон и с интересом глянул на Сергея.

— Ну, как?

— Высокое напряжение, — задумчиво произнес Сергей. — Может, его дерзость всего лишь защитная реакция.

— Я тоже так думаю, — отозвался Потапыч. — Но другое меня заинтересовало: не простая она, не простая эта Глафира Николаевна… Беда только, фактов у нас нет никаких… пока… Послушайте еще немножко. Здесь тоже о Глафире Николаевне…

Потапов: Вы знаете, что у Николая Николаевича есть сын?

Чугуев: Знаю. Мне Глафира Николаевна сказала.

Потапов: Когда?

Чугуев: Точно не помню.

Потапов: Она собиралась его навестить?

Чугуев: Да.

Потапов: У нее был домашний адрес племянника?

Чугуев: Был, она узнала его в справочном бюро.

Потапов: И ездила к нему?

Чугуев: Этого я не знаю.

Снова выключен магнитофон. Снова загадочная улыбка на лице Потапыча.

— Зачем она узнавала адрес племянника, если не собиралась туда ехать?

— Ты уверен, что она не ездила?

— Не ездила.

— Может быть, она не для себя искала этот адрес? — предположила девушка.

— Интересный вопрос. Запомним, — ответил Потапыч. — Теперь слушайте дальше…

Потапов: Как вы относились к профессору Стельмаху?

Чугуев: С огромной завистью. Таким из-за своей трусости я никогда не стану.

Потапов: У него были враги?

Чугуев: Все руководство института — это раз. Все ординарные ученые — это два. Все подхалимы — три. В итоге — тьма.

Потапов: Ну а самые непримиримые?

Чугуев: Вам фамилии нужны? Пожалуйста — Коврунов. Между прочим, его не любил и Николай Николаевич. В этом я с ним был солидарен. Даже наглая дерзость должна быть в разумных пределах. Стельмах этих пределов не знал.

Потапов: Вы знаете, что Стельмах был отравлен?

Чугуев: Да. От Глафиры Николаевны.

(«Все знает эта Глафира Николаевна!» — раздраженно прошептал Потапыч. Сергей: «Что тут необычного? Ей Коврунов сказал».)

Потапов: Кто мог, по-вашему, это сделать?