— Кононых — вожак среди бахмутских солеваров, — горячо пояснил Шагрий. — А сейчас мы собираемся, чтобы вместе ударить по Торской и Изюмской крепостям. Туда погнали наших углекопов. Надо выручать. Мы готовимся. Только людей маловато. А ещё меньше нужного оружия. Изюмская тюрьма — крепкий орешек. С малой силой туда не суйся. Нужно иметь большую силу и чтобы вёл в наступление такой, который умеет хорошо вести… — Шагрий положил руку на плечо Головатого. — Но вижу, об этом будем говорить немного позже.

— Обдумаем. А сейчас пошли с нами на челны! — Гордей обнял за плечи гостей, и они вместе с работными людьми поспешили к пристани.

…Шесть челнов двинулись против течения Кальмиуса. Маловато было пистолетов, сабель, зато много самодельных пик, ножей, были и дальнобойные гаковницы. Плыли быстро. Гребцы часто менялись. Изредка приставали к берегу. Останавливались, только чтобы выйти в степь, на дорогу, и посмотреть: не видно ли тех, за кем пошли в погоню. Но в тот воскресный день, кроме нескольких пастухов, которые пасли овец вблизи хуторов, никого не встретили.

Всех удивляло и беспокоило, куда же делся Синько с захваченными людьми. Не могли же возы за это время так далеко уехать по ненакатанной, местами топкой, выбоистой дороге. А дорога здесь одна. Она начинается в кальмиусском рыбачьем селе, тянется на север, мимо реденьких рощиц, через кустарники и вырывается в степь. И куда бы ни заворачивала, удаляется лишь на несколько саженей, а самое большее — на две-три версты от берега Кальмиуса.

Никто почему-то не подумал, что хитрый, опытный Синько, предвидя погоню, просто где-нибудь прячется. А всё как раз так и было. Четыре воза, несколько десятков пойманных бедолаг и восемь гайдуков, держа занузданных лошадей, сидели в камышах неподалёку от крепости и выжидали.

Из поймы они начали выбираться только на другой день, в полночь. Выбирались тихо, осторожно, хотя были уверены, что за ними уже никто не следит.

…Сидя на челнах, работные не плыли вперёд, но и назад не возвращались. Плыть ночью извилистой рекой опасно: можно воткнуться чёлном в берег или заплыть на мелкое, заросшее осокой место. Ночевали в небольшом заливе, в густых камышах.

Перед самым рассветом услышали вдруг едва уловимое шуршание. Затем раздались приглушённые голоса, фырканье лошадей. И вот из мглистой завесы начали выплывать, приближаться возы. За возами шли попарно связанные люди под охраной верховых.

Челны остановились в том месте, где дорога приближается к самому берегу. Все, кто имел огнестрельное оружие, залегли полукругом по ту сторону дороги.

…Обоз двигался медленно.

На трёх возах находилась всякая домашняя утварь, даже вёдра и корыта. Поверх всех этих пожитков сидели привязанные к упорам и грядкам женщины и дети. Мужчины, связанные попарно, шли под охраной верховых.

На переднем возу, нагруженном сеном, на разостланном ковре удобно разлёгся Синько. После двух последних неприятных ночей можно и отдохнуть. Помещик был доволен. Не беда, что он оставил полковнику и судье много золота и серебра, вина, мёда и сала, зато ведёт сейчас около сорока человек. "Своих" всего двенадцать. А остальные соседские: Шидловского, Качуры и Святогорского монастыря. Так что расходы его окупятся, да ещё и с хорошим барышом. А если соседи не захотят кого-нибудь выкупить, он оставит их у себя. Работа найдётся. Благо, поместье расширяется. С разрешения (за сотню овечек) изюмской полковой канцелярии он присоединяет теперь к Ясеневу и хутор Зелёный. А вокруг этого хутора не только хорошие луга, а и норы, в которых добывают горючий каменный уголь. Тот уголь охотно берут бахмутские и торские солевары для своих печей, берут, разумеется, за деньги, а чумаки — в обмен на товар.

"В общем, поживём — увидим, как быть дальше, — размышлял Синько, — а пока надо выращивать овечек. Эта скотинка не подведёт. Везде будут мои отары. И все крепостные бездельники — пастухами. А этих пойманных придётся как следует проучить, чтоб в другой раз их не разыскивать".

Повернув набок голову, Синько видит длинный ряд попарно связанных одной верёвкой беглецов и отдельно привязанных к задним упорам его воза — татарчука Гасана и Тымыша Теслю. Эти двое — наиценнейшая добыча. Тымыш — умелый, отличный плотник. Но он организатор побега, и с ним будет особый разговор. А тот татарчук, которого он приметил сразу же, когда зашёл в хату полковника, наверно, не простая птица. Не зря его долго разыскивали в Изюме и в окрестных сёлах. Придётся подарить его Шидловскому ради будущей дружбы…

…Возы приближались. Наконец Головатый подал условный знак. Раскатисто загремели гаковницы. Лошади шарахнулись в стороны, стали на дыбы. Несколько верховых свалились на землю. Послышались крики, вопли, стоны. Пешие и конные гайдуки бросились бежать в степь, но, встретив направленные на них пики, метнулись назад, на дорогу. Однако и там уже их ждали вооружённые работные люди. Единственное место, куда можно было бежать, — это трясиной к реке.

Полукруг вооружённых людей сжимался и сжимался.

Синько с перепуга вывалился из наклонённого набок воза, подхватился, ошалело оглянулся, пригнул голову и тоже намеревался дать стрекача. Но за несколько шагов от воза на него надвигались, вот-вот проткнут, железные острия. Синько крутнулся, побежал к реке и с разгона бултыхнулся в воду, где уже барахтались его гайдуки.

Гонимые страхом, выстрелами из гаковниц и пистолетов, гайдуки отплывали всё дальше и дальше от берега. На середине реки их закружила и понесла быстрина. Они пытались удержаться, выбраться на другой берег, но из этого ничего не получалось. Круговорот холодной воды тянул их одного за другим на дно…