— Благодаря вам… вы подсказали. Как живёте? Не женились?

— Женат. Дочери уже десять, сыну восемь. Где Дима? Люблю я его, хотя и погасил он мою мечту.

— Дима в Москве, проездом был у него. На нелегальном положении, носит другую фамилию. Какую же мечту вашу он погасил?

— Женился на Марине, дочери Хмеля. Я любил её с раннего детства. Как она?

— Врачует. Скучает о Туркестане, живёт в Москве из-за Димы, помогает ему в конспирации.

— Эх, многое надо сказать…. — Глухов окинул взглядом людей, беспорядочно сновавших по фойе.

— Что ж, давайте встретимся. Я остановился в гостинице против Воскресенского базара.

— Может быть, пройдём после спектакля ко мне? Я живу недалеко. Увидите Василия Ивановича Хмеля…

— Жив Хмель? Лихой был парень… А вот и звонок, доглядим "Женитьбу", а потом…

— Хорошо.

Побывав в этот же вечер в гостях у Глуховых, побеседовав с Хмелем, Древницким и Силиным, Ронин рано утром уехал в Самарканд.

В Самарканд поезд пришёл поздно, в девятом часу вечера.

Фонари освещали пути, перрон и здание станции, а на площади было темно и грязно после выпавшего накануне дождя со снегом.

Ронин остановился на крыльце, всматриваясь, нет ли где огоньков фонарей на извозчичьих пролётках. Пешком до города не добраться — грязно и темно, дороги не видно.

За его спиной, заскрежетав блоком, отворилась дверь, из вокзала кто-то вышел.

Стоявшая возле крыльца парная пролётка придвинулась к ступенькам. Ронин повернул голову. Из-под меховой шапки на него смотрели приветливые глаза. Небольшие усы и бородка придавали лицу мягкость.

— Простите, — проговорил незнакомец, чуть тронув в знак приветствия шапку. — Полагаю, что вы ждёте извозчика? Напрасные ожидания. Наши извозчики бастуют.

— Вот как! Ну действительно положение хуже губернаторского. Как добраться до города — ума не приложу…

— Разрешите помочь вам, — улыбнулся незнакомец. — Вот мой фаэтон, довезу вас. Я доверенный купца Иванова. У него здесь большое дело. Фамилия моя Янтовский.

…На звонок дверь открыла Антонида. Увидев, кто стоит перед нею, она с радостным криком "папка!" повисла у него на шее.

— Женя! Скорее иди сюда! — крикнула она в полуоткрытую дверь.

Небольшая, ярко освещённая столовая казалась уютной и даже нарядной.

Напротив входной двери, над кушеткой, висел великолепный иомудский ковёр. Ронин узнал в нём тот, что в Асхабаде покрывал стену его кабинета.

С потолка свешивалась под абажуром яркая лампа, освещая круглый стол, покрытый камчатой скатертью. На нём, окутываясь паром, шипел никелированный самовар в виде вазы, поблёскивали тонкие стеклянные стаканы на стеклянных же блюдцах.

Возле самовара хлопотала девочка с пушистыми волосами. Она оказалась дочерью Янтовского.

Давно Ронин не чувствовал себя так хорошо, как здесь, в семейной обстановке. Узоры ковра напомнили долгие часы раздумья о милой Наташе.

— Папка! Задумался… А Женя ждёт, обнять хочет.

Ронин оторвал взгляд от ковра, повернул голову.

Рядом стоял Изветов в тужурке военного врача.

— Здравствуйте, дорогой! Как чудесно, что вы здесь, — говорил он приветливо.

Они обнялись и расцеловались.

— Где же ребята, Анка?

— Пойдём, покажу твоих внуков, — отозвалась дочь и, по-детски уцепив отца за руку, повела в другую комнату.

Ронин любовался дочерью. Она стала крупнее и как-то степеннее. Это уже не та озорная девочка с кинжальчиком на поясе, гулявшая с ним в степных просторах.

"Профессия налагает свой отпечаток", — тепло подумал он.

— Антонида Викторовна, я пойду домой?

— Ни в коем случае, Сонюшка. Напьёшься чаю, и нянюшка проводит тебя, — ответила Антонина.

Обращаясь к отцу, сказала:

— Моя ученица. Подтягиваю её по немецкому. Хорошая, воспитанная девочка, дочь доверенного одного.

— Янтовского? Он с вокзала привёз меня к вам. Видимо, не знал, что дочка здесь… А, вот какие у меня внуки!..

На узорчатой кашгарской кошме, разостланной у стены, среди игрушек возились два мальчугана.

Один, лет пяти, темноволосый и подвижной, старался перевернуться через голову. Другой, рыжеватый, пухлый и неуклюжий, похожий уже теперь, в свои три года, на отца, делал бесплодные попытки подражать брату.