— Чучело расписанное, куда ты лезешь! — раздался из логова рык льва.

Развернувшись на голой пятке, Броня поскакал обратно. Чердак, декорации, крутая лестница, подвешенный в воздухе мостик — все чередовалось, как в зарубежном фильме… На нижней ступеньке его чем-то трахнули по голове. От неожиданности он споткнулся и увидел перед собой что-то черное и твердое, поднял — колбаса… Тот наверху вместо бутылки запустил в него колбасой. Броня сунул колбасу в карман.

— Лаймон, двинь ему в рыло, чтоб он тут не шлялся! — крикнули сверху.

Из-за кулис появился другой, мужчина, этот в длинных брюках, в рубашке с закатанными рукавами. Тот, который спал на "зеленом лугу". Не мешкая, сзади огрел он Броню по уху. Ну, нет, лучше к дружинникам, те, по крайней мере, не будут бить… Броня бросился обратно в парк, вскарабкался вверх по какой-то крутой стене. Это была ограда. На другой стороне его приняла мягкая травка.

С двумя заработанными рублями и с колбасой вернулся он на веранду Свикене. Вскоре пришла Байба. Она была огорчена, что никто не приглашал ее танцевать — считали слишком тощей, а штаны слишком грязными. Засыпая, в утешение они сосали кусочки колбасы.

Итак, вечер отдыха достиг своей кульминационной точки. Более занятного аттракциона, чем драка, быть не может. О том, что Броня выскользнул из накидки, как змей из кожи, говорили не меньше, чем о собачьем языке. Приближался второй час ночи, и народ стал расходиться. Дружинники пошли проверить, спит ли Саварий.

Алнис с Интой ушли с вечера, как только Саварий начал буянить. Оказалось к тому же, что для танцев Алнис не очень подходящий, хотя и вырос в Риге. У него, правда, хватило смелости надеть черный котелок и ходить в жилете, напяленном на тельняшку, но трястись он не умел… Из-за этого он был опечален и много курил. Инта хотела переночевать у подруги, потому что первый автобус шел только в шесть утра. Возле подружкиного дома они остановились под липой.

— Мне неудобно… что и еще не успел купить мотоцикл. Каска у меня уже есть…

Инта вырвала руку и отступила на шаг:

— Ты… Вы думаете, что я не понимаю, что вы намекаете… что Мунтис возил меня на мотоцикле домой! Издеваетесь? Нет, вы завидуете! Вы… вы крысолов! И больше никто! — От резкого поворота мини-платье поднялось, как балетная юбочка, и Инта исчезла во дворе.

Когда в шесть утра Инта явилась на автостанцию, какой-то тип уже сидел под навесом, опустив афро-папуасскую голову, далеко вытянув ноги, обутые в высокие ботинки на шнурках, выгребал из карманов хлебные крохи и кидал их воробьям.

— Желаю успеха! — сказала она, узнав Алниса.

Тот вскочил на ноги:

— Я… хотел извиниться…

Хотя ни один из них не знал, за что надо извиняться, эта формула изъяснения весьма годилась для починки испорченных отношений. К тому же Алнис ждал ее четыре часа в ночной темени, в промозглом тумане, боролся со сном и прятался в акациях от подозревающих всех ночных сторожей… Это льстило Инте.

— Ну ладно. Если вас интересует это колесо прялки…

— Инта! Меня очень интересует… во вторник, вечером, у часовенки…

…А между тем в бухгалтерии, как картежники над ломберным столиком, возбужденно нагибались и откидывались Касперьюст, Бертул и Бока. Перед ними ящик с деньгами, собранными Бокой. Люди, прикасаясь к деньгам, всегда забывают, что, в общем-то, на них целые скопища микробов и бацилл, жаждущих проникнуть в плоть и душу человека. Пятьсот рублей! Бертул гордо засунул руки в карманы голубых штанов и стал прохаживаться от телевизора до пальмы и обратно.

— Допустим, товарищи, что фонд заработной платы создан. Значит, осенью организуем театральную студию. Поначалу могу взять ее на себя. Детский драматический кружок… Пусть на нем подзаработает кто-нибудь из учительниц. Для среднего поколения и ветеранов труда будет оплаченный учитель танцев. Пусть танцуют, в тяжелой юности некогда было…

Они расстались в радушно приподнятом настроении. Не следует ли обмыть выгодное начинание? Конечно же следует. Бертул вышел в парк. Прожекторы погасли. На земле валялись бумажки, в которых недавно еще хранились холодное мороженое, горький шоколад и соленые куски колбасы. Увядшие цветы радости, сказал бы поэт Скродерен. На берегу реки еще горела одинокая лампочка. На самом жизненно необходимом месте — там находился буфет. Но увы, слишком поздно, Бертул вздохнул: Анни не было, а вместе с ней улетучилась и надежда на выпивку. Полки пустые, стойка голая. Ничтожные остатки упакованы, и Андрис Скродерен в это время поднимал на грузовик уже ненужные весы.

— Где Анни?

— Ушла. Она просила, чтобы я вам конфиденциально передал вот что: "Я знаю, говорит, что Бертул захочет еще выпить. Тогда скажите ему с глазу на глаз, что срок истекает".

Значит, ждала провожатого. Не дождавшись, обиделась и высказала угрозу. Идти сразу к ее домику в саду и постучать в окошко? Пожалуй, это было бы полной капитуляцией. Через неделю аукцион художественного салона. В обмен на долговую расписку будут возвращены две сотни, и тогда Анни не посмеет говорить с ним с позиций силы. В более романтических местах — в паркс, у развалин церкви, под ветлами у берега реки — еще угадывались светлые пятна одежды. Из открытого окна вырывалось: "Синий лен, ай, ай, ай…" Субботняя ночь в Бирзгале протекала, в общем, в пределах нормы. Нога в ногу промаршировали двое дружинников. Кергалвис был, конечно, забавный малый, но надо признать, что охрана порядка не худшее хобби.