Когда основные кадры танцующих вышли на эстраду, неподалеку от вывески "Здесь стоят только дураки!" сиротливо жалась стайка парней, которые курили, подергивали галстуки, пытались смеяться и показывали пальцами на танцующих. Среди них опять стоял маленький спокойный Мадис в двубортном пиджаке, со свежей бархатной заплаткой на новых брюках. Иногда он приподнимался на цыпочках, чтобы получше видеть танцующих. На него, как на более известного нетанцующего, был направлен первый удар. Из сине-зеленых сумерек вынырнула белокурая Камилла, в босоножках с накрученными на голени шнурками, протянула обе руки к плечам юноши и сказала:

— Чего торчишь? Идем потрясемся!

Счастье, очевидно, обрушилось слишком неожиданно, и Мадис воспринял это за розыгрыш. Сделав вид, что не заметил девушку, он склонил похожую на петушиный гребешок башню волос и нырнул в темноту. Но тщетно! За ним бросилась Ванда, сверкая голенями в кожаных чулках. Она в одно мгновение настигла его, схватила за руку, потому что ей не хотелось терять бесплатный пропуск на весь сезон.

— Спокойно, от нас все равно не уйдешь, — любезно приговаривала Ванда.

Мадис кинул быстрый взгляд на эстраду, где прямо перед его глазами ноги дергались вверх и вниз, странно брыкались, выписывая затейливые кренделя, и, не поверив, что и у него могло бы это так получиться, вырвал руку и опять нырнул в толпу. Бертул, наблюдая издали эту картину, вздохнул и посетовал на теперешние школьные программы, которые не могут научить своих воспитанников изжить самый простой комплекс неполноценности. Попытка девушек вовлечь и увлечь их танцами провалилась.

У буфета мелькнул бархатный пиджак Пакулиса. Чего там ищет непьющий?

Очередь у буфета за пивком или винцом соблюдалась аккуратно, иначе буфет пригрозили закрыть. Пили как из бумажных стаканчиков, так и прямо из бутылок.

Более гигиеничные, пуская бутылку дальше по кругу, предварительно обтирали ее горлышко ладонью, вынутой из кармана брюк. Кто-то печальным образом свалился за углом буфета. Руки его все еще держали пустую бутылку. По тигру на седалищной части джинсов определить личность не представлялось возможным. И Пакулис снимал это при помощи фотовспышки. Одновременно с Бертулом к буфету подошел Липлант, на сей раз при полной форме.

— Почему вы фотографируете? — строго спросил Липлант.

— Иллюстрация для истории Бирзгале, — легкомысленно ответил Пакулис.

— Это не бирзгальская история, это пьяница, которого сейчас уберут. Это… это крайне частный случай. Он разрешил вам его фотографировать?

— В данный момент он ничего разрешить не может — он спит.

— Значит, не разрешал. Без разрешения… это нарушение авторских прав. Я запрещаю!

Нарушить авторские права Пакулис не осмеливался. Дали знать Кергалвису, чтобы спящего вынесли вон.

— Пакулис, расшевелили бы вы этих пентесских девушек; вон там они весь вечер упорно тоскуют… Вот это был бы сервис, — попросил Бертул.

Пакулис убрал свой аппарат, переговорил с двумя прилично одетыми парнями и втроем направились через эстраду туда, где в затемненном углу, призывно и понапрасну обнажив красивые, полные колени, сидело несколько пентесских девушек, добиравшихся сюда за десять километров. И три из них, набравшись смелости, встали навстречу группе Пакулиса. Оказалось, что парни пропустили мимо ушей, что объявлен опять "танец только для девушек". Ну, не все ли равно, кто кого приглашает? И они пошли танцевать. Никто не обратил внимания, как возбужденные портвейном девчонки-людоедочки возмущенно совещались, ибо они и сами не прочь были нежно возложить руки на крепкие плечи Пакулиса и его товарищей.

Как только окончился танец и пентесские девушки были галантно сопровождены на их базу, к ним тотчас подошли три представительницы женского сословия Бирзгале. Неизвестно, что они изрекли, но факт таков, что группа из шести девушек скрылась в парке. Тут Ванда, та самая, что была в воинственных кожаных чулках, решительно заявила:

— Эй вы, приставалы! Хотите подмазаться к нашим ребятам? Сейчас же проваливайте на автобус! Или я со всех вас сдеру парики! — И в подтверждение своей угрозы она внезапно подпрыгнула и вцепилась в волосы одной бедолаги, испортив прическу, ради которой та провеса два часа в очереди, уплатила два рубля в кассу и опустила пятьдесят копеек в кармашек парикмахерши.. — А если ты будешь орать, я ударю тебя ногой! — Черная нога выглядела весьма грозно. Самый древний прием женской вольной борьбы — рвать волосы — оказался эффективным и по сей день.

— Я поеду… домой… — прошептала оттрепанная за волосы.

Вторая сбежала во тьму, а третью задержали Камилла с Урзулой.

— Пойдем вместе! На улицу! — приказывала Ванда. — Не вздумай бежать обратно, изорву твое платье в клочья! Еще на прошлых танцах ты приставала к Видвуду, с бетонного завода.

Держа свою жертву под руку, Ванда вышла из парка. За ней следовали подружки, держа так же ласково под руку другую пентесскую девушку. Это были работницы с пентесской пивоварни. Они вовсе не были слабее своих соперниц, но были трезвыми, и поэтому драться или хотя бы звать кого-то на помощь им было стыдно, к тому же в чужом городе и на улице. Урзула, тряся черным хохлом, еще пригрозила: